С одной стороны лейтенанта подпирал Фомичев, с другой – такой же длинный, с литыми плечами боксер из Ростова Великого по фамилии Брызгалов. В своей жизни Брызгалов участвовал в самых разных боях – уличных, базарных, дворовых, на ринге и танцплощадке, на золотом песке родного озера и лесных полянах, когда ходил за грибами; против него выступали соперники также разные, среди них были и чемпионы района, и рыночные барыги, и пацаны с соседних улиц, в результате в шестнадцать лет ему свернули набок нос, свернули так круто, что кончик его бравого шнобеля смотрел едва ли не на плечо… Кто это сделал, Брызгалов уже и не помнил.
Ну а в остальном был он солдат, как солдат, в меру ленивый, в меру инициативный – ничем не выделялся из общей массы, словом, хотя и был боксером. Лейтенант, подчиняясь шагу людей, которые волокли его, сипя и морщась, неловко скакал на одной ноге, будто подбитый грач.
Вонь около разлагающегося танкиста стаяла такая, что все вороны в округе должны были как минимум передохнуть, но они, странное дело, были не только живы, но и веселы.
Тухлой мертвечиной не стало пахнуть далеко отсюда, когда они достигли края оврага и, перевалив через кромку, ушли по черной крутой боковине вниз, к жидкой струйке воды, плоско стелющейся по глиняному дну.
В таких местах, как это, – приволжских, где и степью может пахнуть, и жидким, насквозь просвечивающим леском, и буераками, подле которых любят селиться суслики, а на сломах растет душистая мята, – лучше всего прятаться окруженцам, пробирающимся к своим… Прав Побежимов. Лучшего места для схоронки, чем заросший овраг, не найти до самой Волги. И за Волгой – тоже.
Они прошли по оврагу около километра, несмотря на то что Тихонову было тяжело, бинт, намотанный на ногу, набух кровью, оставлял след – на траве, на голых куртинах земли, на мяте поблескивали капли крови, похожие на костянику, рубиново-слепящую, дорого посверкивавшую в солнечном свете ягоду.
– Привал! – скомандовал Тихонов хриплым дырявым голосом прямо в ухо Стренадько, сменившему Брызгалова. – Стоп, машина!
– Может, еще чуть пройдем?
– Здесь место хорошее. Наверху, по краю оврага очень удобная полка проложена… Видишь?
Стренадько кивнул и, кряхтя, аккуратно поддерживая лейтенанта за ремень, на котором болталась кобура с «ТТ», опустил на землю, Фомичев помог. Лейтенант устало откинулся на спину, вздохнул, словно удачно облегчился.
Впрочем, следом последовал еще один вздох, озабоченный и в ту же пору жесткий: Тихонов понимал, что подбитый, с дырявой ногой он до Волги никак не дотелепает. У него сил, чтобы бороться с болью, просто-напросто не хватит.
Сержант, кряхтя, будто старик, помял себе пальцами спину и пристроился на земле рядом с Тихоновым, затем хлопнул обезвоженным ртом и так же отвалился на спину.
– Раньше воду можно было пить из Волги кружкой, прямо с лодки, а сейчас хорошая вода – только в колодцах.
Было понятно, к чему он клонит. Бензин, нефть, машинное масло, ошмотья солидола, драная одежда, трупы – все это сейчас вольно плывет по великой реке. Выход один – воду набрать тут же, в овраге, другого места нет и не будет. Главное – чтобы нигде не валялись, не гнили трупы… С гнилой водички можно легко отправиться на тот свет.
Впрочем, на фронте мало кто травился. Даже с голодухи наевшись откровенной гнили, от одного запаха которой можно откинуть и копыта и ботинки, даже от супа, сваренного из заскорузлой одеревяневшей крапивы, даже от воды, натекшей в воронку, полную ядовитой пироксилиновой кислятины, не травились – какие-то высшие силы защищали человека, не давали в обиду… На фронте ели все, что можно было есть, лейтенант был тому свидетелем, – и пили все подряд, что только могло налиться в кружку либо в горлышко бутылки…
На фронте люди, к слову, и не болели вовсе. Даже на морозе, уйдя при переправе через реку под лед, выживали, не выплевывали в судок обмороженные легкие. И не просто выживали, а на следующий день уже находились в строю.
Некоторое время Тихонов лежал с закрытыми глазами – откинувшись на косой бруствер, словно бы кем-то специально вырытый, думал о бедах своих… А может быть, и не о бедах, по лицу его невозможно было понять, – может, вспоминал свою Волгу, походы в ночное с колхозными конями, печеную картошку из костра и рыбу, вытащенную из прутяного вентеря… Впрочем, скоро воспоминания и горькие мысли его закончились, лейтенант открыл глаза.
Достал из кармана наручные часы – он почти всегда носил их в нагрудном кармане.
– Значит, так, славяне. Полчаса на отдых, сон, поедание щавеля и сергибуса, – тут, на отвалах росла сладковатая, вкусом похожая на морковку травка со странным римским либо латинским названием «сергибус», – чего-нибудь еще, годного для подкрепления организма, и вперед, на восток, – он ткнул рукой в густеющие заросли кустов, среди которых имелась и лещина, и лозина, и даже черемуха, хотя Тихонов не помнил случаев, чтобы черемуха забиралась так далеко на юг.