Скандаровский напряженно думал. Та интуиция, которая позволяла ему всегда быть на плаву и вовремя менять, как он выражался, «диспозицию», похоже, ему отказывала… Неужели все пойдет прахом, и он, Лев Скандаровский, окажется на улице? Все отнимут, поделят. Наташа с Олечкой станут голодать. Если бы у них еще были дети… Но Наташа почему-то не беременела. Нельзя сказать, что Скандаровский обладал особым чадолюбием, но еще пара детей им с Наташей не помешала бы… Сына хочется, чтобы с ним везде ходить. Потом записать в какой-нибудь приличный полк… Хотя о каком полке он говорит, если все вот-вот пойдет прахом… Он сощурился. Сейчас пение закончится, Розалия опять проскользнет к нему, надо будет как-то объясняться. Она будет настаивать на свидании сегодня. А ему сейчас делать этого не хочется. Он на нервах. Весь в напряжении…
Он взял фуражку и покинул кабинет. Внизу швейцар спросил его:
– Уходите Лев Степаныч?
– Да, дела… Вот. – Протянул он ему монету. – Пошлите мальчика, чтобы купил букет цветов Розалии Шварцман.
Швейцар многозначительно посмотрел на него.
– Будет сделано… Не беспокойтесь…
Выйдя на улицу, Скандаровский поежился. Нужно не откладывать и нанести визит барону Майнфельду.
Барон жил в красивом каменном доме недалеко от Аничкова моста. Служанка, статная Поля, сказала, что Эдуарду Оттовичу очень плохо и он никого не принимает…
– Доложите обо мне, – сказал Скандаровский. – Может быть, он меня примет… Если нет, значит, не судьба, – он окинул оценивающим мужским взглядом Полю. Этот взгляд выходил у него почти автоматическим. Он был знатоком женской красоты и всегда говорил, что в каждой можно найти свою изюминку.
Поля вернулась через несколько мнут.
– Вас примет, идите за мной…
У Майнфельда Скандаровский был всего один раз. Поэтому он покорно шел за Полей длинными коридорами, в которых царила полутьма; они поднялись по лестнице. Поля буквально взлетела перед ним, приподняв длинную юбку.
Он очутился перед белой дверью, Поля распахнула ее.
– Эдуард Оттович очень плох, сегодня утром был доктор…
В комнате горел ночник. В глаза бросилась большая кровать. На подушках темным пятном выделялось лицо Майнфельда. Он натужно дышал, хрипы были слышны даже у двери.
Поля подошла ближе к больному:
– Эдуард Оттович, Лев Степанович пришел.
Майнфельд повернул голову. В глазах царила тоска, смешанная с ужасом… Такого взгляда у него Скандаровский никогда не видел.
– Подойди ближе. Поля, оставь нас одних.
Когда Скандаровский наклонился ближе к Майнфельду, тот прохрипел:
– Возьми в шкафчике коньячок. Там же бокал стоит хрустальный. Плесни сколько хочешь.
Скандаровского долго упрашивать не пришлось. Он налил в бокал коньяк, отпил и снова подошел ближе к Майнфельду.
– Бери стул и садись рядом, – скомандовал тот. – Хорошо, что пришел сам. Я думал за тобой послать. А тут ты сам явился собственной персоной. Никак мой зов услышал.
Скандаровский сел, не имея понятия, о чем с ним будет разговаривать Эдуард Оттович.
– Ты, наверное, думаешь, что я выжил из ума, – начал его знакомый без всякого предисловия.
– Нет, – ответил Скандаровский и тут же отругал себя за это: слишком быстро.
– Правильно думаешь. Хотя думай, не думай. В моем положении…
– Каком положении?
Майнфельд был и правда плох. Лицо приобрело желтоватый оттенок, глаза впали, из горла вырывались хрипы.
– Похоже, моя песенка спета.
– Что вы, Эдуард Оттович! – проговорил из вежливости Скандаровский. – Не берите в голову. Еще поправитесь и спляшете краковяк. – Почему он сказал «краковяк», Скандаровский и сам не знал.
– Лев Степанович! Оставьте. Мы с вами как два брата понимаем, что есть моменты, когда слова – излишни… Наклонитесь ближе… Времена наступают страшные, я б сказал – последние…
– Вы и впрямь так думаете? – по спине Скандаровского пробежал холодок.
– Я не думаю, – теперь Майнфедьд смотрел на него, широко раскрыв глаза, в его взгляде сквозили настойчивость, всегдашнее высокомерие и что-то еще… Чему Скандаровский еще не мог дать определение. Может быть, усталость? Да. Наверное, это так… Хотя раньше Майнфельд был бодр и подтянут. Сейчас будет жаловаться на жизнь, внезапно подумал Скандаровский. Но он был не прав. То, что он услышал, не просто его удивило. Нет. Здесь нужно было подобрать другое слово – озадачило…