Круг делового общения мистера Майклсона также изменился. Он часто встречался с представителями науки, богатейшими людьми США, политиками. На самом деле, все эти люди держались с ним дружелюбно и радушно лишь потому, что боялись. Боялись его острого разоблачительного слова на бумаге, боялись его неодобрения, которым бы этот молодой человек непременно поделился с простым читателем. В связи с этим Клаус почувствовал силу и уверенность. Он забыл, что не всесилен.
Так случилось, что на одной закрытой вечеринке ему «посчастливилось» держать над унитазом голову пьяной жены одного влиятельного министра. Сама не ведая, что говорит, преисполненная благодарности к Клаусу и обиды на супруга, она выдала пару грязных секретов, касающихся её мужа и его друга – сенатора. Дела эти были связаны с торговлей наркотиками.
После этого разговора Клаус не спал всю ночь, поминутно тряся за плечо сонную Кэролайн и изливая ей своё негодование.
- Брось, это не твоё дело, Ник. Эти политики всегда на публики святые, а у самих руки в крови и кокаине. Нашёл, о чём так взволнованно говорить, будто открытие сделал какое-то! – она смиренно ухмыльнулась, взбила рукой подушку и уткнулась в неё щекой.
- Я не удивлён, Кэр, ничуть. Просто я всегда говорил об этом, писал, но теперь столкнулся с этим в непосредственной близости…
- Спи уже.
«Она и не станет слушать моей болтовни. Она дома, в тепле и безопасности, она думает, что все эти вещи далеко от неё, что они её не касаются… Так думает почти каждая живая душа в нашем мире. Никто не хочет ничего с этим делать. Но я чувствую, что смогу, я верю в это. Меня любят, меня станут слушать, мне поверят. У меня есть силы, и, надеюсь, смелости также хватит».
Супруги Майклсоны сидели в кафе под открытым небом. Стоял погожий апрельский день 2012 года. Клаус рассказывал Кэролайн о своей грандиозной идее – книге о политическом деятеле. В этом романе он бы ни в коем случае не давал прямых ссылок на сенатора Вильямса, о котором собирался писать, лишь намёки, но самое главное, он собирался в этом романе пролить свет на все грязные дела сенатора.
- Ты сбрендил, – Кэролайн потёрла двумя пальцами переносицу и откинулась на спинку стула. – Ты хоть понимаешь, что если тебя раскроют, то закопают живьём?
- Понимаю, – самонадеянно отозвался Ник. – Но я в себе уверен, как никогда. Кэр, ты ведь знаешь, чего я сумел достичь всего за четыре года своей жизни. Некоторым юношам такое лишь снится в самых сумасшедших снах, а у меня уже есть то, о чём я мечтал. Но что очень важно, у меня есть «своё слово», этому слову верят, этому слову подражают и разбирают по крупицам, пытаясь проникнуть в моё сознание.
- Ник, ты себя слышишь? Я понимаю, я знаю, как тебя обожают люди. Я не хочу сказать, что ты зазнался, но ты излишне самоуверен… Чёрт, политика… Это плохо кончится. Я отказываюсь в это ввязываться, прошу, избавь меня от переживаний, а себя от проблем.
- Если я этого не сделаю сейчас, не сделает никто. Или сделает тот, кого посчитают идиотом или сумасшедшим лишь потому, что он никому неизвестен, потому что он «выскочка».
Теперь они спорили об этом всегда. О чём бы ни заходила речь в быту, всё равно разговоры сводились к этой книге. Кэролайн начала бить посуду, уезжать ночевать к Елене, ставить мужу интимные ультиматумы, но это не помогало. Сначала миссис Майклсон думала сама с собою, что супруг одержим, но вскоре поняла, что Клаус был хладнокровен и решителен в своём предприятии. Муза не покидала его. Кэролайн понимала это. Однажды из любопытства она прочитала все двести страниц, что были написаны на данный момент: она была в восторге и в ужасе. Роман был остроумен, искромётен, он вызывал потрясение. Но, несмотря на это, Кэролайн не могла допустить, чтобы эта книга увидела свет: она удалила документ.
На лице мужа она так и не увидела разочарования впоследствии: значит всё-таки была резервная копия. Работа над романом продолжалась. Клаус начал сходиться с людьми из круга Вильямса, окольными путями выведывать подробности тайной деятельности сенатора. Кэролайн, узнав об этом, начала устраивать истерики, в которых они оба говорили друг огромное количество гадостей и бессмысленных угроз.
В этот период Клаус начал довольно много выпивать. Сначала Кэролайн старалась этого не замечать, понимая, как мужу тяжело справляться с тем, что он задумал и воплощал. Она даже немного смирилась с тем, что книга увидит свет.
Книга увидела свет. Сначала Клаус планировал закрытую презентацию в книжном магазине близ «New York reader». Присутствовало немало гостей, с полок прилавков смели почти все первые экземпляры.
В интернете и в журналах стали появляться первые рецензии, на телевидении даже был выпуск популярной передачи, посвящённый этой книге, где проводили параллели с современными политиками. Издательство же вовсю готовилось к масштабной печати и продаже… Но приостановилось.
Меж тем на странице одного известного блоггера в фейсбуке появилась электронная копия романа. Клаус ничуть не расстроился «пиратскому» варианту своей книги, ему даже было приятно это: Майклсону было важнее всего распространить роман, а не выручить за него деньги. Но печатные издания один за другим стали отказывать Никлаусу. Он не унывал, не останавливался, поэтому нашлось одно издание, согласившееся напечатать роман.
***
Стефан собирался уезжать в Париж. Елене предложила её подруга из Франции работу в салоне красоты с хорошим окладом, а Стефан намеревался перевестись во французский филиал фирмы, в которой работал.
Клаус сидел в уютном светлом кресле, стоящим в гостиной Сальваторе. Он сонно смыкал слегка опухшие от бессонницы и алкоголя веки, разглядывая чистую мебель, милые цветочные горшки Елены. Вместе с тем он любовался врывающимися в комнату солнечными бликами, играющими на паркете. Ему было тоскливо и страшно. Внутри что-то поминутно замирало и обрушивалось с ужасающим треском. Откуда явился этот страх? Этот детский удушающий страх. Это же должно быть прелестно, что жизнь Стефана меняется, движется к чему-то новому, лучшему… Но Клаус понимал, что его собственная жизнь заметно опустеет без лучшего друга, потому что в Париж нельзя летать каждые выходные и нельзя всегда быть на связи.
В дверях показался Стефан с двумя пачками чипсов и парой бутылок немецкого пива. Он сел напротив Клауса и улыбнулся ему своими белыми крепкими зубами.
- Вот так дела! Мне придётся повторять разговорный французский! – сокрушался Сальваторе, широко улыбаясь и жадно поедая чипсы. – А ты ведь помнишь, – твердил он с набитым ртом, – что у меня по нему всегда неудовлетворительные оценки были.
- Ох, какая беда: несчастненький Стефи будет повторять французский! – шутливым, но усталым голосом ответил Клаус. – Перестань нудить; ради Парижа можно немного потерпеть это необходимое «зло».
- Да я знаю, Ник, это я так, ты ж меня знаешь! – усмехнулся Стефан.
«Да, знаю, – ответил про себя Клаус. – И буду невыносимо скучать по твоему мальчишескому нытью и неуёмной энергии, по твоим дурацким шуткам и нашим совместным просмотрам хорошего кино. Я без твоей поддержки был бы никем, брось Мистер Л. хоть всё своё состояние и неотразимую харизму на то, чтобы я в себя поверил…»
- Хм, мне кажется, я знаю тебя почти совершенно. Я понимаю, что в сущности мне это лишь кажется, но так приятно воображать себе это, – Никлаус тепло улыбнулся другу и поставил бутылку на стол, откинулся в кресле. – Я почему-то всю ночь вспоминал наш с тобой детский разговор… ну, помнишь ту нашу болтовню в сарае на ферме твоего дедушки? – он нахмурил брови и прикрыл глаза, напрягая мускулы лица в попытках перенестись мыслями в те далёкие года, в тот самый момент, в тот разговор.
- А-а, это когда мы ещё ходили на «псевдорыбалку» в дождь?! – захохотал Стефан. – Я помню, как дедуля орал на нас, за то, что мы болваны безответственные… мы тогда ещё простудились на следующий день, помнишь?
- Да, да, Стеф, всё верно. Так ты помнишь тот наш разговор? Когда мы такие мелкие рассуждали о том, что будет после того, как мы умрём.