Отчим стоял в кухне, сложив руки на груди и нервически тряся ногой. Его губы, плотно сжатые, выражали то мужское ребяческое огорчение, над которым смеётся противоположный пол в девичьей компании. Это был богатый и умный, но абсолютно пустой человек.
Привычная картина. Никакого положительного примера для будущей личной жизни. Так часто думала сама с собою наедине Алексис.
Ей не хотелось никакой вечеринки, но Алексис было неловко расстраивать подруг. Она с облегчением сняла свои дорогие вещи, переодевшись в домашние хлопковые штаны и майку. Затем Алексис долго расчёсывала свои светлые локоны перед зеркальным столиком, любуясь своей молодостью и свежестью.
- Алексис, принеси, пожалуйста, мамины документы из шкафа! Они на средней полке; я занят – деловые партнёры на линии! – крикнул отчим из кухни.
- Хорошо, сейчас.
Алексис стала оглядывать полки, ища светло-бирюзовую коробку (там мама хранила все документы). «Ага, конечно, посередине! У него середина на потолке что ль? Дурень старый», – ворчала Алексис, изящно приподнявшись на цыпочках, чтобы достать коробку с верхнего этажа.
Пока она искала паспорт, обёрнутый в обложку из крокодильей кожи, то и дело рассматривала разного рода важные бумажки и документы. Внезапно из какого-то файла вылетела фотокарточка. На обратной её стороне было написано: «Милой супруге. Помнишь ещё запах морского ветра?»
Она перевернула фото лицевой стороной и тут же закрыла рот рукой, сдерживая сдавленный крик. Это лицо, эти кудри, а главное эти серые глаза, что так очаровательно когда-то глядели на всё вокруг… Да, это было именно тогда, когда он вдыхал запах морского ветра…
Весь вечер Алексис рыдала, прижимая к себе эту фотокарточку. Ей было уже тяжело дышать, горловина майки стала противно липнуть к телу от солёной влаги.
Почему мать не показывала ей фотографию? Значит многое из того, что она говорила о её рождении и своих отношениях с её отцом, было ложью. Она здесь не выглядит несчастной, а он красивый и на вид интеллигентный мужчина.
«Эти глаза, я не могу их забыть… Ах, как он опустился! – с жалостью и омерзением думала Алексис. – Я хочу уснуть и проснуться в другой жизни, чтобы всё было иначе… Ах, как он опустился!..» – по-детски бормотала она, сжимая от боли себя руками.
Кэролайн поняла, что забеременела, лишь на третьем месяце: до этого её не мучили токсикозы, только есть хотелось больше обычного, иногда случались головокружения, но она всё спихивала на переживания из-за развода. Она не желала возвращаться к Клаусу, тем более видела его несколько раз в отвратительном состоянии (это были несколько последних дней, когда она вообще его видела). А затем из ниоткуда нарисовался Кевин – её знакомый из университета. Он ухаживал за ней долгое время, а через десять месяцев, после того, как Кэролайн родила Алексис, сделал ей предложение.
Кэролайн не любила Кевина и даже почти не испытывала к нему чувств как к мужчине, но у него было много денег, стабильное положение в обществе и уверенность в завтрашнем дне. Он любил появляться со своей элегантной женой на встречах с деловыми партнёрами, на светских вечеринках и в компании друзей, где он мог без слов похвастаться красивой супругой. Он видел в ней не женщину, а приложение к своей значимой персоне, но и его и её это вполне устраивало.
Зато это не устраивало Алексис. Всё детство она чувствовала, хоть ещё пока и не осознавала, холод и отчуждённость между родителями. И хотя Кэролайн никогда не скрывала от дочери, что Кевин ей не родной, девочка всё равно воспринимала его как родителя – иначе не могло и быть, она не знала своего настоящего отца, даже того, как он выглядит. У Алексис всегда были самые красивые платья, самые дорогие куклы, самые пышные дни рождения, но она завидовала своим небогатым подружкам, видя теплоту в их семьях и не ощущая её в своей.
В гостиной всё ещё горел свет. Мать до сих пор сидела там. Алексис тихо вошла в комнату и остановилась на пороге, наблюдая странную картину: Кэролайн отрешённо смотрела в какую-то точку, на разрумянившихся щеках блестели слёзы, а пальцы, борясь с дрожью, перебирали в руках те антикварные серьги, из-за которых был скандал два года назад. Её лицо было преисполнено горечью, но оно было живым! Настоящим. Алексис давно не видела на лице матери живых эмоций, столь естественного выражения.
Алексис подошла к Кэролайн, та подняла на дочь заплаканное лицо и испуганно тряхнула головой, чувствуя неловкость от того, что её застали в таком состоянии. Алексис протянула матери фотокарточку, и её юное лицо скривилось в страдании.
- Как ты могла? – хрипло прошептала Алексис. – Ты самый подлый человек из всех, кого я знала…
- Прости, – только и смогла ответить Кэролайн.
Уходить от ответов сейчас было бессмысленно, врать тоже, да и самой Кэролайн было в тягость что-то выдумывать из-за апатичности настроения.
- Неужели мне должно было минуть сорок лет, чтобы я поняла, как заблуждалась в жизни? – внезапно отвечала она. – Чтоб осознала, насколько я бездушный человек, неспособный уметь любить? Именно уметь любить, а не принимать чужую любовь, не работая над отношениями… Деньги, деньги, одни деньги ценила! – Кэролайн начала задыхаться и схватилась за платок, чтобы высморкаться. Дочь молчала, не перебивала её. – Я трусливая, жалкая… только и научилась, что себя жалеть…
- Мам… мама, перестань, – испугалась вдруг Алексис и обняла её. Когда она назвала её подлой, это было не так страшно, как слышать то, что Кэролайн ненавидит себя: это было так странно и в понимании Алексис не в духе её матери, которую она всегда видела уравновешенной и непроницаемой.
- Что? Что перестать, милая? Посмотри на меня! – зашептала в ужасе Кэролайн, распахнув глаза и уставившись на дочь, – ну, посмотри! На кого я похожа, м?.. Что ты молчишь?.. Я похожа на куклу! Мерзкую неживую старинную фарфоровую куклу, что стоит у меня в комнате, в доме моей матери!
- Мамочка, хватит, пожалуйста, – беспокойно причитала Алексис, обняв мать и поглаживая её светлые локоны.
- Ах, если бы всё можно было вернуть… и юность, и любовь, и остатки чистоты души…
***
На остановке и у кафе-бара, стоящего неподалёку, было людно. Близился шестой час вечера, работяги бежали выпить, прочие ждали транспорт. Клаус сегодня рано утром пришёл в бар, чтобы опохмелиться, но перестарался и, захмелев с прежней силой, уснул прямо за стойкой; разумеется, через несколько минут его выволокли на улицу, усадили под растущее рядом дерево, чтоб не смущал посетителей. Клаус ничего не понимал, бормотал что-то себе под нос, скрючивал пальцы на руке, в отупении разглядывая свои бессмысленные, пьяные действия. Чья-то рука стала осторожно, но настойчиво хлестать его по щекам, непонятный человек что-то приговаривал. Клаус не понимал ничего, потому стал отмахиваться, но эти попытки выглядели жалко.
- Ну, давай же, братишка, очухивайся же ты наконец, – вдруг заговорил субъект на понятном языке.
- Уйди! Не т-р-рожь… – рявкнул Клаус в ответ.
- Ник, давай вставай уже, поедем домой, м? – прорезался родной голос, и два озорных карих глаза Кола уставились на него.
- М-м, солидный какой! – пытаясь пошутить, мерзким голосом выпалил Никлаус и глупо улыбнулся, прикрывая глаза.
- Хм, благодарю сердечно, братец, – Кол весело оправил дорогой пиджак, – поднимайся давай, вот та-а-ак! Сто лет не виделись, Ник! Тебя не узнать, – бодро продолжал Кол, но чуткий к подоттенкам настроения Клаус слышал нотки горечи в голосе брата, который, вероятно, был в шоке от того, что увидел.
Клаус не помнил, как очутился в своей квартире, вымытый, лежащий в постели. Прошедшая неделя чудилась дурным сном, но подобные недельные запои время от времени давно были для Никлауса нормой.
В соседней комнате Кол смотрел по телевизору повторение сегодняшней игры своей баскетбольной команды, он почти задремал уже.
Кол сделал успешную спортивную карьеру, года три назад он стал тренером. С Бонни он развёлся после окончания колледжа, но поддерживал с бывшей женой хорошие отношения, они совместно воспитывали сына. У него также было двое сыновей от второго брака; можно сказать, что жизнь его удалась – Кол считал себя счастливым человеком.