Отойдя в сторону, она оставила свободным пространство, лежавшее передо мной, и мне стало видно все происходящее по другую сторону бездны. Я увидел Гриса — вернее, то, что от него осталось. Зловещие отблески огня играли на белых окровавленных костях и на шелковистом волосе хвоста и гривы — единственного украшения лошади. Ребра торчали подобно какой-то ужасной клетке, из которой, судорожно извиваясь, выползало кровавое месиво внутренностей. Мясо с бедер и плеч было содрано, как и с шеи, в тепле которой я находил утешение своих печалей.
Вид растерзанной лошади окончательно привел меня в сознание. Я понял, что все еще нахожусь на земле и что на ней происходят такие ужасные вещи, которые и не снятся обитателям ада.
Я прошу у Всемогущего Господа прощения за эту мысль. Он не пожелал сотворить чуда, о котором я молил его, и, поняв это, я в ужасе отрекся от него. Высокочтимый, любимый, всеведущий Отец, прости меня за то, что я пожалел о том, что Грис достался твоим беднякам, как брат Лоренс пожалел каплуна… Но ведь я любил этого серого мерина, а он любил меня, и его внезапное превращение в массу костей и грязи в луже крови потрясло меня и наполнило ужасом.
Женщина подошла ко мне и села рядом. По-прежнему защищая руки от ожога подолом юбки, она расчленила часть лошадиной ноги, немного подула на горячие куски, отдала каждому из детей его долю, а потом, как волк, набросилась на оставшийся кусок. Мясо снаружи почернело и обуглилось, внутри же оставалось сырым, и по мере того, как она ела, расплавленный жир и кровь — жизненные соки лошади — вырывались из недожаренного мяса, покрывая брызгами руки, подбородок и одежду. Другие голодные бедняги последовали ее примеру, сдирая с костей свои куски мяса. Огонь запылал ярче, и эту странную, жуткую сцену озарило свирепо заполыхавшее пламя.
Я помолился о том, чтобы Гриса хватило на всех, и мяса действительно оказалось столько, что какую-то часть можно было унести про запас. На секунду я подумал о том, что, может быть, чудо, о котором я молил Бога, — увеличение содержимого переметной сумы брата Лоренса — выглядело бы более чистоплотно, благопристойно и менее отталкивающе, но тут же отбросил эту мысль. Даже Христос удовольствовался словами: «Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю мою, но волю пославшего меня Отца».
Затем пришла минута, когда я подумал о том, что же сталось с братом Лоренсом. С усилием приняв сидячее положение, я огляделся. Никаких признаков его присутствия видно не было, и в какой-то момент мой ищущий взгляд остановился на сидящей неподалеку женщине. Она перестала есть, и рука ее вместе с куском мяса упала на колени, а на лице появилось выражение смущения и неуверенности. Возможно, она подумала о том, что я претендовал на причитавшуюся мне долю, или же просто осознала, с каким ожесточением ела. Я попытался ободряюще улыбнуться. Она ответила сумрачным коротким, но пристальным взглядом, поднялась на ноги и, словно движимая непреодолимым влечением, зашагала ко мне. На ходу она свирепо вцепилась в свой кусок мяса, пытаясь разорвать его пополам, и это ей удалось как раз тогда, когда она поравнялась со мной. Без единого слова она протянула мне половину — правда, отвернув лицо в сторону — и через плечо посмотрела назад, опасаясь, как бы за время ее краткого отсутствия кто-нибудь не отнял у детей мясо.
Хотя я отшатнулся от ужасного, исходившего соком куска конины, во мне зазвучал какой-то слабый голос, говоривший, что именно это и есть настоящее чудо: человеческое существо, голодавшее уже столько дней и понимавшее, что голод вернется уже завтра, ограничивавшее себя и вынужденное страдать не только от собственного голода, решило поделиться со мной случайно доставшимся куском. Вот чудо, ниспосланное самим Богом! Вся красота души несчастной женщины засияла над убогими грязными лохмотьями, приобщая ее в моем представлении к лику ангелов.
— Благодарю вас от всего сердца, — сказал я ей, — но меня ждет ужин. Оставьте это себе.
— Сегодня хватит на всех, — хрипло ответила она. — А у тебя такой голодный вид.
— Я могу поесть позднее, — возразил я.
Она снова бросила взгляд на детей, которые со счастливыми лицами рвали зубами куски мяса, как изголодавшиеся щенята, потом опять посмотрела на меня. Ее руки, в каждой из которых было по куску мяса, повисли по бокам, в глазах появилось какое-то странное выражение, в котором смешались скрытность, подозрительность, чувство вины и отчаяние. И я понял, что женщина хочет сказать что-то по поводу Гриса, по-видимому, будто я отказался от мяса из отвращения и чувствую себя оскорбленным. Но она не сказала ни слова. Промолчал и я, а через секунду она уже шагала к детям.