Я даже соглашался с тем, что поступил плохо. С одной стороны, я позволил спровоцировать себя на безрассудные высказывания, а с другой — пытался объяснить необъяснимое. Мой разговор с братом Гаспаром, ведавшим монастырским хозяйством, — ему предстояло купить новую лошадь, отчего и он относился ко мне со злобной яростью, — превратился в ханжескую лекцию, из которой я узнал, что, поскольку Бог обрек бедняков на голодную смерть, вмешательство в их положение являлось дерзким и богохульным. Дело каким-то образом обернулось так, что я стал кричать о том, будто со стороны монастыря очень несправедливо требовать с людей подати в голодное время, тем более что все хозяйство общины находится в прямом противоречии с превозносимым творцом принципом аскетизма.
Но помощнику настоятеля, посетившему меня потихоньку и беседовавшему со мной в самом благожелательном тоне, я пытался объяснить, что чудо было — не в виде волшебного увеличения количества мяса или манны, посыпавшейся с неба, а в зарождении у голодных мысли убить лошадь. Помощник настоятеля был вкрадчив и бесконечно лицемерен; разговор с ним после бесед с другими напоминал облегчение, последовавшее за острой зубной болью. Я — этакий простак — рассказал ему о другом чуде: о том, как женщина протянула мне кусок мяса и на мгновение показалась мне сущим ангелом.
В результате всех этих душеспасительных бесед к концу шестидневного заточения обвинения в избиении брата Лоренса и подстрекательстве толпы к пожиранию Гриса были почти забыты — меня обвинили в ереси, богохульстве и служении дьяволу.
Послушник Дирк, к чьим услугам всегда прибегали в подобных случаях, с энтузиазмом принялся пороть меня. Шел девятый день с тех пор, как я в последний раз ел нормальную пищу. Волдырь на ноге гноился уже давно, и теперь колено распухло, а кожа на нем приобрела фиолетовый оттенок. Вечером, когда меня призвал к себе отец-настоятель, Гиберт Горбалзский, я являл собою такую жалкую тварь, какой не пожелал бы себе подданные ни один повелитель.
4
В Горбалзе я прожил почти два года, но никогда раньше не видел настоятеля. Из-за хромоты он почти не покидал своих апартаментов, и до сих не было никаких причин для того, чтобы приглашать к себе на аудиенцию простого послушника, то есть меня. Эта отдаленность в сочетании со слухами о его прошлом, возбуждавшими воображение юных затворников, делала его в наших глазах самой легендарной фигурой из всех известных вам смертных, однако его влияние и авторитет были беспрекословными и всеобъемлющими, и все в Горбалзе взирали на него с благоговейным страхом.
Ходили слухи о том, что в молодости он был известным рыцарем, прославившимся удалью и отвагой. Гиберт побывал в Святой Земле, где проявил себя наилучшим образом и считался одним из самых перспективных кандидатов на иерусалимский трон. Но в схватке под Джоппой он попал в засаду к пятерым сарацинам, в одиночку разбил их наголову, уложив троих и тяжело ранив двоих других, и вернулся к своим с победой, но, похоже, смертельно раненный. Вонзившийся ему в бедро дротик сломался, и наконечник, оставшийся в ране, так неудачно застрял в кости, что ни один хирург не смог его оттуда извлечь. Он много недель пролежал в постели на попечении рыцарей-госпитальеров, именовавших себя также иоаннитами, а затем, поправившись, но оставшись калекой, воспользовался скромным состоянием, добытым в боях с сарацинами, и обосновался в Кассино, в Италии, где несколько лет провел незаметным монахом. Легенда относила внезапное выдвижение Гиберта на пост настоятеля Горбалзского монастыря на счет его опрометчивой поддержки перед заезжим высоким сановником претензий Матильды на английский трон. Матильда, которую считали лучшей христианкой, чем ее кузен Стивен, пользовалась тайным расположением в знатных домах. Столь неортодоксальное высказывание Гиберта, за которое его строго осудила собственная община, и повлекло за собой продвижение в Горбалз. Теперь ему уже было за шестьдесят, и он был практически обречен на неподвижность. Наконечник копья по-прежнему сидел в его бедре, и говорили, что время от времени из бедра выходят осколки кости. Говорили также, что настоятеля мучают постоянные боли, заставлявшие прибегать к какому-то странному восточному лекарству, облегчавшему его страдания.
В тот вечер, когда за мной послал милорд настоятель, я, охваченный благоговейным страхом, предпочел бы, чтобы эта встреча произошла при более благоприятных для меня обстоятельствах. Но тогда свойственная мне живая любознательность, склонность к поклонению герою, как и общее мое состояние, оставляли желать много лучшего.