Он выпил почти весь чай.
Офала вдруг села рядом с ним и убрала его чашку на столик возле кровати.
– Прости меня, – она смотрела в окно и задумчиво теребила сапфировое кольцо на пальце. – Наверное, я тогда не должна была так поступать.
Он устало прикрыл глаза. Прошлое отдалось внутри болью еще одного старого шрама. Сейчас ему меньше всего хотелось вспоминать о произошедшем, и Касавир лишь слегка поморщился.
– Простил. Что было, то было.
Он мог бы рассказать о том, что чувствовал, когда Офала променяла его на старого ублюдка, с которым развелась в ту же ночь, но находил это бессмысленным. Может, он и хотел бы забыть о случившемся, но вытравить из памяти клеймо измены было не так просто, как казалось.
Обрушить на Офалу все свои боль и гнев, изрыгая проклятия и обвинения в блядстве, ему не хватало ни ненависти, ни сил – как тогда, так и сейчас. Он выбросил в море кольца и забыл о них, потому что без доказательств подозревал, что поступает глупо, и, скорее всего, это действительно выглядело… достаточно смешно.
Но что поделать. Кольца, вероятно, проглотили рыбы или украли русалки.
«Четыре души, что блуждают во мраке
Четыре потерянных снова найдутся
Из тьмы извлеченные души забытых».
Подобие стиха, выбитого на двери, открывавшей портал к Миркулу, вспоминалось ей подобно глупой считалочке или насмешке. Аиша мурлыкала под нос, касаясь амулета, теперь висящего на ее груди.
Тот почти вибрировал от заключенной в него силы. Она слышала его тихий гул в собственном разуме, как чарующую какофонию криков боли, успокаивающую ее воспаленный рассудок. Следуя извращенному порыву, безумной логике, которая властвовала в ее разуме, она бросила обычную безделушку в магический мешок, где мертвая Сафия когда-то заколдовывала кольца и оружие.
Аиша зажмурилась, прислушивалась к голосам. Они шумели, будто море в раковине. Тихо-тихо, но если ты прислушаешься, то… да, вот они. Вот голос Сафии. Ненавидящий, страдающий крик. А вот визжит от ужаса Один-из-Множества. Глупая тварь, одержимая могуществом. Только что она поплатилась за наглость и предательство, и ее духи стали украшением ее ожерелья.
Какими сладкими были эти души, какими бездонными – воспоминания. Ганна она смаковала и пыталась растянуть, пока он кричал перед ней на бриллиантовом снегу. В нем была сладость и горечь, и его вкус вобрал все грани снов мира. Каэлин была омерзительно приторна. Сафия – горяча и остра, как огонь и железо.
Аиша почему-то хихикнула, сидя на операционном столе в засохшей луже собственной крови.
То, что получилось из их душ, было полезнее, чем все эти ублюдки вокруг нее. Их эссенции были совершенны, в отличие от них самих. Гладкие камни величиной с кулак дали обычной побрякушке такую силу, что она никогда не чувствовала ничего подобного. Амулет был плоским, как морская галька, и ледяным на ощупь, а под тонкой оболочкой его сердце перетекало и менялось, словно она обуздала огонь и воду.
Ох, он так хорошо отгонял Голод и прояснял мысли. Его сила текла по ней, как настоящая кровь, настоящее тепло, настоящая жизнь. Только глаза от света чертовых паладинов и жрецов теперь болели еще сильнее прежнего. Так сильно, что она могла бы убить их всех, потому что они существовали. Пение их аур ввинчивалось тонким комариным визгом в ее слишком чувствительные уши, и ей хотелось выцарапать им глаза, вырвать языки, сжать в ладони гортань. Твари.
И все же ни в амулете, ни в поглощенных душах она не нашла ничего из того, что искала.
Ее пребывание на земле было бесцельным и глупым, и больше всего она хотела остаться на плане Фугу навсегда, чтобы уснуть и позабыть весь этот кошмар, наконец-то найдя облегчение и прекратив искать. Вряд ли эти поиски привели бы ее к чему-то.
Аиша Фарлонг поглотила столько душ, будучи пожирателем духов, что даже голос ее собственной потонул в криках боли и ярости тех, кого она убила до этого.
Пробившись через весь Город Правосудия, она наконец-то нашла его. Келемвора. Еще одного чертова бога, который затянул всю эту дрянь. Она стояла перед ним с кровоточащей раной в груди, которая никак не желала заживать, и он возвышался над ней, как статуя. Бог, подобный десятифутовому человеку в облачении гробовщика. Серебряная маска с перламутровыми слезами скрывала его лицо, и голову укрывал капюшон.
Город Правосудия, его мертвые и пустые улицы как будто прислушивались к ним. Они были аккуратны и бесцветны, как огромное кладбище. Деревья без листьев. Свет без тепла. Небо без запаха. Камень без цвета. Скорбные, всхлипывающие, плачущие вопли страдающих в Стене Неверующих.
– Оставь меня здесь. Я не хочу возвращаться.
Бог слегка покачивался, глядя на нее сквозь маску, на которой не было прорезей для глаз.
– Я не могу принять тебя, Аиша Фарлонг.
Она была ошарашена. Что значит – нет? Сколько можно было бродить? Сколько еще нужно было сделать, чтобы боги наконец-то оборвали ее поиск и убили ее, раз это не под силу смертным?! Сколько?! Сколько?!
– Что значит – ты не примешь меня?! Я могу сожрать тебя! Весь твой проклятый город!
Серебряная маска не позволяла разглядеть ни мыслей, ни эмоций. В тихом и гулком голосе, подобном басовитому шепоту в склепе, их тоже не было.
– Не угрожай богам, Аиша Фарлонг. Это не твоя земля и не твое место. Я принимаю тех, у кого истлевает тело, а не душа. Уходи, Аиша, и возвращайся, когда придет назначенный срок.
Ее крик увяз на пустых улицах Города Правосудия. Даже эхо не отозвалось на него. Одни лишь рыдания неверующих стелились по опустевшим улицам, словно причудливая симфония.
Где-то среди них был и Бишоп. Только Аиша была уверена, что он молчит.
– Ты ублюдок! Чертов ублюдок!
Серебряная маска отливает мертвенной белизной и перламутром, как лицо покойника, на котором нет чувств.
– Твои проклятия не смогут изменить моей воли, Аиша Фарлонг. Твое время еще не пришло, и я не смогу забрать то, чего не существует.
Аиша кричала в темноту, когда Келемвор поднял руку, и ее захлестнуло, словно волной. Ее выносило прочь с плана Фугу, как щепку во время шторма, подбрасывало к небесам и затягивало в воронку вместе с Голодом. И пусть она поглотила Миркула, его сила сейчас была в руках всего лишь изможденного человека, который даже не смог бы вообразить, как распорядиться таким даром.
– Ты ничтожество, Келемвор!
Ее голос увяз в темноте, липкой, как деготь. Мрак глушил звуки и краски, и она попыталась закричать, ощущая, как перестает дышать и слышать. Ее тянуло и сдавливало, крутило и бросало.
Под конец ее словно выбросило из глубокой воды на поверхность. Задыхающуюся, ослепшую, мокрую от пота, одинокую и обессиленную.
Аиша Фарлонг, по-прежнему проклятая, очнулась в Теневом Мулсантире.
Офала так и не позволила ему спуститься вниз. Да он и не смог бы этого сделать пока что – его первая мало-мальски долгая и самостоятельная прогулка по дому втайне от нее закончилась тем, что он рассек ладони об осколки разбитого горшка с орхидеями. А еще – вывихнул лодыжку, которая добавила новые ноты боли в целый набор тех, что уже донимали его. Он не понимал, почему тело, казавшееся раньше таким послушным и сильным, сейчас так слабо и вяло. Жар донимал его последние несколько дней и все никак не желал спадать.
Таких ярких и цветных кошмаров ему не снилось уже давно.
Как бы то ни было, они собрались в спальне Офалы – ведь теперь требовалось намного меньше места, чем раньше.
И чем дальше шло время, тем больше ему казалось, что это кошмар, стены в котором не прочнее бумажных, и в этом карточном домике сгорят они все. Жизнь рассыпалась и закончилась где-то на последнем воспоминании в тюрьме, а происходящее сейчас казалось чем-то мутным и отделенным от нее. Оно никак не могло стать единым. Оно рассыпалось и распадалось на нити, как песок или старая тряпка, и, выложив спиралью песчинки и разложив в ряд нитки, он не мог получить заново ни морского берега, ни одеяла.