Он делал все и понимал, что это было бесполезно. Он мог заниматься делами Крепости, он мог вести в бой солдат, он мог защитить Аишу в бою – он мог все, на что способен любящий мужчина, кроме одного – спасти ее от самой себя.
Она была безмерно уставшей и слишком, слишком часто цеплялась за его плечи, желая только обнять, – так, будто тонула, и в ее жизни больше не осталось ничего. Надлом, который он видел в ней, разрастался все сильнее, оставляя глубокую зияющую рану, которую не могла залечить даже любовь. Ее беспорядочные слезы были знаком медленной агонии, в которой уже тогда начала погибать ее душа, раздавленная свалившейся ответственностью и необходимостью действовать так, как должно, не оставляя ни секунды на раздумья.
Они ожидали ее там, где когда-то стоял ее дом. Они знали, что она неминуемо придет сюда, и их осталось вполовину меньше, чем дòлжно. Связывавший их круг разорвался, сгорев в пепле войны, и она была последним, что их сближало.
Аммон Джерро сказал, что этот запах болот, тени и неприютного мрака позовет ее за собой, и именно сюда она придет скорее по наитию, чем по собственному желанию. Как хищник на запах крови, как дикий ребенок, тоскующий по живому теплу.
Ее появление предвестил запах сырости и пепла, и она вышла к ним, в мертвую Западную Гавань, узнавая и не узнавая их лиц.
Тварь на дне ее мертвой души шевельнулась, чувствуя каждого из них.
– Аиша, – Касавир позвал ее, и она будто его не услышала. Она стояла перед ними, как оживший мертвец со впалыми щеками и обтянутым кожей черепом. Ее пальцы походили на когти. В ней не осталось ничего от той Аиши Фарлонг, которую они знали.
– Что ты с собой сделала, девочка?.. – Келгар так и не достал топора.
Слишком смешно и нелепо. Впятером на одну девчонку, которую когда-то любил каждый из них. Так или иначе.
Мягкий мох пружинил под ногами, и вода на нем – крохотные хрустальные капли – была подобна слезам.
– Ты помнишь мою монетку? – чудовище обернулось на голос Нишки, и впервые на этом лице, потерявшем все человеческое, отразилась мука. Она не понимала, что мешает ей поглотить их. Почему эти души кажутся ей иными, нежели прочие.
Монета. Монах. Мужчина с голубыми глазами. Кольцо. Меч. Раскаявшийся убийца родича.
Она потерла виски, чувствуя, как воспоминания в ней наливаются болью более сильной, чем вся, что была до этого. Голова пульсировала, славно ее сейчас могло разорвать от теснившейся в слишком узких сосудах потемневшей крови. В глазах темнело, и горло перехватывало так, что она едва могла дышать.
– Нет, – ее голос напоминал шорох умирающих листьев. – Вы тоже хотите остановить меня? Я убью вас, чтобы вспомнить.
– Ты совсем нас не помнишь? Как ты ухитрилась так впустить в себя Голод?
Голос кажется ей знакомым… знакомым… мужчина… нет, нет, монах. Корона…
Она вскрикнула от боли, потревожив стайку болотных птиц, и сжала пальцами виски, стараясь утихомирить разбушевавшиеся мысли. Они жалили ее изнутри, словно рой диких ос, и жужжали так назойливо, что хотелось разбить себе голову о землю.
– Я не знаю!
«Нет-нет-нет… они наши. Они твои. Они твои. Они в тебе».
«В тебе…»
«…твои воспоминания…»
«… Потому что ты сама бесполезна, чудовище. Ты убила мою мать».
«…убей их, потому что так будет легче, ты все узнаешь, все узнаешь…»
«…узнаешь, узнаешь…»
«…ты будешь видеть сны – о, такие красивые сны, и я тоже буду видеть сны, как и мой сын…»
– Умолкни!!!
Аиша крикнула это еще громче прежнего, и на этот раз ее крик боли отразился звонким эхом от болот.
Но амулет замолчал, и его голоса тоже.
Она смотрела на их лица и не понимала, что же с ними не так. Почему они… такие живые. Почему что-то внутри нее… мешает.
Аиша потерла усталые глаза.
– Вы – маски. Я не помню вас, но знаю. Почему вы меня ждете?
Он выступил вперед. Его голос смутно напоминал ей о чем-то.
Что она пыталась вспомнить? Что?
– Потому что когда-то ты должна себя вспомнить.
В нем тлел слабый отголосок того света, что она видела у шлюхи-перебежчицы Каэлин. Он резал ее глаза, и все же был… иным. Мягче? Легче? Она не могла этого сказать. От него болели глаза, от него обжигало кожу, и все же она не хотела убивать этого человека, просто потому, что он был.
– Ты совсем ничего не помнишь? – в голосе этого мужчины слышалась горечь. Та горечь, которую она слышала… когда?
Она сжала ладонями голову вновь. Что-то мешало ей убить его, несмотря на всю силу. Что-то мешало ей убить их всех. Всех.
Аиша не понимала, почему именно сейчас она медлит. Тьма в ее разуме, заполненная голосами, как будто сгущалась вокруг чего-то несоизмеримо более важного, но потонувшего в шуме так глубоко, что его ни за что было не достать оттуда.
– Кто ты? – ее голос звучал хрипло.
– А ты, Аиша Фарлонг? – с ней заговорил тот-которого-она-вытащила. Тот, чью душу не решилась проглотить. Высокий жилистый старик, от которого исходили волны огромной силы и власти, а татуировки на голове светились золотым светом. Он был магом. Его душа была проклята на вечные муки в аду.
Женщина рядом со стариком поддернула шаль на плечах. Ее лицо тоже казалось Аише смутно знакомым. Строгое, холеное, и оттого чуть моложе, чем должно было бы выглядеть.
Она смотрела на них, как затравленный зверь, загнанный в угол. Она говорила с ними, хотя любых других убила бы, не раздумывая.
– Я…
Она умолкла, сжав губы.
«К черту их всех. К черту их всех. Я убью их и вспомню. Убью и вспомню».
«Ты уничтожила мои воспоминания! Ты убила мою мать!»
«…я во сне, во сне… во сне…»
Амулет говорил на разные голоса, и ей было больно, так больно.
Аиша не знала, кто она.
Все услышали этот звук – стон умирающего, переплетенный с дыханием всех мертвых этого мира. Тьма с гибкими мерцающими нитями развернулась за спиной Аиши, и чудовище жадно лизнуло воздух, раздраженное и подзадоренное близостью того, чью душу ему раньше запретили испить.
– Аиша!
Кричал тот мужчина, который пытался поговорить с ней. Тот, у которого были голубые глаза. Он стоял совсем близко к ней и одновременно был дальше, чем на другом краю мира. Казалось, что сколько бы она ни шла – ей ни за что не преодолеть те ничтожные шаги между ними.
– Остановись!
Она действительно остановилась. Лишь на долю секунды, чтобы позволить твари почуять эту душу, в которой могло быть столько воспоминаний, так нужных ей. Она чувствовала ее запах, холодный и свежий, и даже ее вкус с тонкой нотой крови. Надлом и боль прятались внутри, как обворожительная бархатная изнанка, которую она так любила пожирать в других душах.
Ей был нужен он, и никто другой.
«…я любила тебя сильнее, чем кого-либо… Акачи, мой Акачи… что ты сделала с ним, тварь?»
Она сделала к нему всего один шаг, разворачивая спирали стонущей твари позади нее. Она уже протянула к нему тонкие щупальца, которые должны были забрать эту душу, но не успела.
Касавир услышал короткий тихий свист, и Аиша вдруг вздрогнула, изменяясь в лице. Она коснулась кончиками пальцев впавшей груди и рухнула на одно колено, как подкошенное деревце. Чудовище исчезло.
За ее спиной стояла побелевшая от боли Нишка и сжимала в руках арбалет. Так крепко, что его, казалось, не сможет отобрать и целая армия.
На сухих губах Аиши выступила кровь, и он кинулся к ней, когда увидел, как она неловко пытается опереться на руки и встать, невзирая на то, что тело не слушалось ее.