Она решается на сущее самоубийство – спуститься в Хранилище Миркула и пройти к богу смерти в полном одиночестве. Пройти и навсегда остаться там, где обитает Келемвор, потому что ей больше нечего делать в мире живых.
Что же поделать, если даже смерть ее не приняла после всего, что она натворила. Все, чего она добилась – это лишь амулет, наполняющий ее такой силой и слабостью, что те кружат голову, как дурман и вино.
Свет, исходящий от проклятых паладинов Келемвора, жжет ей глаза, но во тьме она чувствует себя безраздельно сильной.
Поначалу в снах Мулсантира появилась новая нота. Она ворвалась на его поляну из снега и хвои далеким запахом моря, озоновым ароматом заклятий, горящих в пожарах роз, дымной страстью корицы и нотой яблок. На вкус в нем была сладость любви и горечь отчаяния, подсоленная едкими слезами – такими едкими, будто они копились веками.
Это была Аиша Фарлонг, которую Ганнаев-из-Грез еще не знал.
Ее сон отличался от снов девушек и женщин, которых посещали томные любовные видения или мутное болото обрывков их жизней. Ее сон был прекрасен и ужасен, как сказка, которая превращается в кошмар. Героическая баллада, прелестная песнь о спасении мира и уничтожении зла, которая оборачивалась погибшей любовью, страшной тьмой, свернувшейся у сердца, будто ядовитая змея, и расколотым на части разумом, способным стать большей пыткой, чем все мучения ада.
В этих снах был человек, которого она любила. Сильный, красивый. Так она его помнила. Возможно, таким он и был. Были ее друзья, по которым она печалилась. Странные и непохожие друг на друга, как вереница обломков в калейдоскопе, они приходили и уходили, позволяя ему наблюдать за ними. Тогда он прятался в самых тайных закоулках ее снов.
Он не знал, как горько пожалеет о своем знании и единственной попытке помочь Аише.
Тюрьма была сырой и темной. Едва слышно, но назойливо капала вода и пищали крысы. В плотном мраке, густом и грязном, гнили чьи-то раны и кого-то донимала боль. Вонь нечистот, болезни и гноя пропитала даже камни. Низкие потолки, ошметки соломы и темнота, которую разгоняли лишь факелы возле засаленных столов, за которыми играли в карты стражники. Настоящий ад.
Нишка пробиралась все ниже и с нарастающим отчаянием, выпив уже второе зелье невидимости, заглядывала в камеры одну за другой. Его тут не было. Она понимала, что узнает Касавира в любом состоянии, но ей не попадалось никого даже близко похожего. Были обезумевшие старики, глядящие в одну точку. Были полуголые грязные женщины, съежившиеся на соломенных подстилках. Были пустые камеры с засохшей кровью на камнях. Были молодые преступники, которых еще не успели сломать – они изрыгали проклятия и метались в камерах, как дикие звери.
Но они ей были не нужны. Нишка бесшумно проскальзывала мимо охранников, выбирая моменты, когда отпирались двери между уровнями. Она стащила связку ключей, придерживая их на всякий случай, но пропажу пока не обнаружили.
Оставлять за собой цепочку трупов было бы глупо, да и она всегда предпочитала более… изящные методы. За время войны она многому научилась. Магические ловушки после Мердэлейн казались детскими поделками, а стражники – слабаками и недоумками после теней и нежити, которые чуяли живую кровь, словно акулы.
Посреди всего этого главной трудностью Нишке по-прежнему казалось не найти Касавира, а вытащить его отсюда. Она не слишком доверяла магии даже после победы Аиши над Королем Теней, и амулет, который дала ей Офала, по-прежнему казался всего лишь простой безделушкой. Полый кусочек сапфира с тонкой серебряной иглой на конце, которая должна была наполнить амулет кровью и активировать его.
«Черти возьми, да где же он!»
Она уже начинала бояться, что не найдет его. Тюрьма вгрызалась в землю на много ярусов вниз, и если ее не предали – Касавир должен был быть уже где-то близко.
Страх нарастал в ней испариной на ладонях и учащающимся дыханием. Голова грозила стать легкой и пустой, будто сухая губка.
Нишка взяла себя в руки и проскользнула в очередную дверь. Не впервой.
Одна из камер здесь сильно отличалась от других. Из нее шел ослепительный, режущий глаза свет, белый и холодный. Ее зрачки рвануло болью после почти кромешной тьмы, и с непривычки Нишка даже зажмурилась, прикрыв лицо ладонью.
Тифлинг прокралась мимо стражников, заглядывая внутрь освещенной камеры, и едва сдержалась от того, чтобы выругаться или зашипеть от возмущения.
Она наконец-то нашла его. Живого в нем выдавало лишь болезненное хриплое дыхание. Он лежал, вытянув неестественно изогнутые руки, раздувшиеся и гротескно опухшие под грязной тканью остатков рубашки. Казалось, что вся кровь Касавира осталась на полу – засохшая черная лужа на ледяных камнях. Ей даже думать не хотелось, как и зачем его пытали.
Перед Нишкой лежала лишь тень того паладина, которого она помнила, и ей оставалось только попросить Тимору, чтобы Касавир, по крайней мере, помнил если не ее, то себя.
Пытаясь отыскать дорогу, он принялся путешествовать по эфиру миров, стараясь обнаружить хоть малейший след в этой совершенно иной реальности. След меча Гит должен был узнаваться безошибочно, и все же Сэнд его не находил.
Он расспрашивал обитателей элементальных планов и путешественников Сигила, и однажды даже решился на риск, ненадолго покинув первичный план.
Но даже диковинный и ужасный город дверей не смог дать ему ответов.
Старые книги уверяли его, что остается и еще один путь, на которой он не мог ступить иначе, чем через травы, дым и снадобья. Сны. Бесценное сокровище людей и других рас. Эльфы не спят, и тем сложнее ему было попасть туда, где его родичи не бывали вовсе. Он мог бы попросить усыпить его, но кто скажет, каким крепким будет этот сон, и правильным ли? И не пропустит ли его память сновидения?
Он смешивал горькие настойки полыни, добавлял пустырник и ромашку, листья из сушеных трав Мазтики, которые стоили целое состояние, кофе и мед, корицу и кровь дракона, заклиная их аметистом и горным хрусталем, осколками Луны, упавшими на Торил, и пылью звезд. Он добавлял маковый дурман и пыль призраков, и все же каждый раз не получалось ничего.
Сэнд впадал в глубокую летаргию и мог очнуться лишь через несколько часов совершенно разбитым. Пройти в мир снов, недоступный и многим людям, ему удалось лишь единожды.
Он видел другого человека. Или не человека? Кожа его отдавала тяжелым свинцовым оттенком, какого не было ни у одной из знакомых ему рас, тяжелые серые веки нависали над темно-зелеными глазами, а седые, с тонкими черными прядями, волосы до плеч прикрывали половину лица. Он выглядел молодо по меркам людей, и наверняка красиво – по меркам женщин.
Вокруг них поляну покрывал снег, и Сэнд с удивлением видел блуждающих рядом с ними призрачно-перламутровых росомах и медведей, оленей и снежных барсов. Они брели, будто грезя наяву, и их тяжелые лапы не оставляли следов на ослепительном бриллиантовом покрывале снега. Шуршали горькие серебристо-зеленые травы, и выл ветер.
– Кто ты? Я сплю? Где мы?
Незнакомец лишь покачал головой.
– Ты спишь, и у нас мало времени. Эльфы не приходят сюда. Она тебя знает и идет за тобой. За вами всеми. Берегитесь и готовьтесь, потому что она – чудовище.
– Но?..
Что-то ворвалось в этот сон. Между ними пролегла чернота, расплывающаяся, как краска – глухая тень, окрашенная по краям в алый.
Он моргнул, и увидел перед собой ее. Аишу. Она стояла перед ним, бледная, как тень, с посиневшими губами и желтой кожей – более жуткая, чем оживший труп. Глаза ее, раньше янтарные, сейчас казались блеклыми и больными. Она будто выцвела.