Вальтер
Адам
Вальтер
Адам
Марта
Ева
Марта
Рупрехт
Адам
Марта
Ева
Марта
Адам
Рупрехт
Марта
Рупрехт
Адам
Рупрехт
Марта
Адам
Марта
Адам
Марта
Рупрехт
Ева
Рупрехт
Ева
Рупрехт
Ева
Вальтер
Ева
Марта
Оставили б вы лучше эти речи.
Вам это непонятно, ваша милость.
Мы вдоволь вас наслушалися. К делу.
По чести, не учен я, ваша милость.
Вам, горожанам, трудно нас понять.
Иная вещь — народ: бьюсь об заклад,
Что девушка смекнула, что мне надо.
Ну, что стоишь-то? Смело все наружу!
Ах, маменька!
Советую тебе!
Ей-богу, тетка Марта, не легко
С отвагой знаться, если гложет совесть.
Цыц, стой, да не брыкайся.
Кто же был-то?
Спаситель!
Он, дурак пропащий, он!
Ни дать ни взять блудница! Что же, скажешь,
Спаситель виноват?
Уймитесь, Марта!
Зачем напрасно девушку стыдить?
Застращивать блудницей? Не добьемся
Так ничего. Одумается девка.
Одумается!
Сказано, молчи!
Сапожник-то придет уж ей на память.
Вот дьявол. Ганфрид! Эй, сюда, хожалый!
Ну, ну, не стану, сударь мой. Авось
Она для вас и нападет на след мой.
Слышь, девка, не срами меня на людях.
Я сорок девять с честью прожила,
С шестого мне десятка не меняться ж.
Рожденье, знаешь, — третье февраля.
А нынче первое. Мне спех. Кто был-то?
Так, Марта, так! Хвалю! Мои слова!
Отец сказал пред смертью: «Слушай, Марта,
Девчонке мужа путного добудь,
А зашалит да станет потаскушкой,
Дай грош могильщику, пускай опять
Положит на спину меня. Ох, чую,
В гробу перевернуся, бог свидетель».
Что ж, прав и он.
А если хочешь, дочка,
Почтить отца и матерь по четвертой
По заповеди, так скажи: в светлицу
Сапожника иль третьего кого,
А все не жениха вечор впустила.
Мне жаль ее. Да бросьте вы кувшин,
Ужо снесу его вам в Утрехт. Лучше б
И вправду я разбил его.
Стыдись!
Бессовестный, зачем не скажешь: ладно,
Кувшин-то я разбил. Стыдися, Рупрехт,
Что веры не даешь мне в этом деле.
Своей руки тебе не отдала ль я?
Не молвила ли «да», как ты спросил:
«Хошь, Ева, за меня пойти?» Стыдися!
Ты думаешь, сапожника не стоишь?
Да подгляди ты в дверь, что мы вдвоем
Пьем с Лебрехтом из одного кувшина,
Тебе б подумать: «Ева — девка с честью.
И разрешится все во славу ей,
Не на земле, так там, в загробном мире».
Ей, Евушка, уж больно долго ждать.
Как не поверить в то, что на ладони!
Положим, это б Лебрехт был; тогда —
Разверзнись подо мной земля — подумай,
Зачем во всем тебе б мне не открыться?
Иная вещь, имей, положим, я
Таиться пред соседями причину,
Зачем и не сказать мне на тебя,
По верности по нашей обоюдной,
Коль надо так. Зачем, скажи, зачем?
Тьфу, пропасть! На меня вали, согласен,
От скрипки б лишь избавило тебя.
Неблагодарный ты! Уж погожу я
Ходить со скрипкой. Стоишь ты того,
Чтоб я единым словом обелилась,
Вовек тебе на пагубу.
Итак?
И это слово? Не томи нас доле.
Так, стало, это не был Рупрехт?
Нет!
Нет, сударь мой, коль сам того он хочет,
Его же ради я о том молчала.
Не бил кувшина глиняного Рупрехт.
И прав, как отпирался.
Ева, что ты?
Не Рупрехт, значит?