- Вы видели покойную?
- Видела, очень кратко. Она лежала в кровати – мне показалось, что она спит.
- Она была одна?
- Да, конечно. Она спала в одна в маленькой комнатке в знак позора.
- Отчего же?
- Это было решение мистера Харкурта. Мне не подобает говорить вместо него, когда дело касается вопросов дисциплины.
- Очень хорошо. Вы заметили пустую склянку из-под лауданума на столике у её кровати?
- Нет. Она могла быть там – я не могу сказать. Было довольно темно, а я ведь не искала намеренно. Я просто повернула голову, чтобы увидеть, что Мэри в кровати, и пошла дальше.
Она услышала о смерти Мэри от Маргарет Малдун, вместе со всеми. Она ненадолго заходила в дом постоялиц с мистером Харкуртом, который послал за доктором и приказал ничего не трогать в комнате Мэри.
- Я не могу сказать, что происходило после, потому что пришла мисс Неттлтон, чтобы сменить меня, а услышав, что случилось с Мэри, ужасно переволновалась. Так что я должна была позаботиться о ней, – она бросила взгляд на мисс Неттлтон, которая сжалась на стуле.
Салли вцепилась во фрак Джулиана.
- Она не рассказала, куда так спешила в капоре и шали сразу после того как Мэри нашли мёртвой.
Прежде чем Кестрель успел ответить, коронер спросил:
- Могут ли постоялицы сами достать лауданум?
- Определённо нет. Мы держим его в кладовой, дверь в которую всегда заперта. Там же хранится спиртное для медицинских целей, и мы не держим у себя тех, кто будет рыскать по дому в поисках выпивки.
- Могла ли покойная как-то достать лауданум из этой кладовой?
- Я думаю, сэр, что она могла, но она этого не делала. Я проверила запасы – лауданум не пропадал.
- Вы можете предположить, где она могла его взять?
- Не единой, сэр. Но эти женщины достаточно хитры. Когда я на дежурстве, то вижу их постоянно и осматриваю комнаты, чтобы убедиться, что никто не прячет ничего неподобающего. Никогда в прошлом им не удавалось тайно пронести что-то снаружи. Это не моя вина, мистер Харкурт! Мы делали всё, что могли! Мы не можем помочь, если…
- Да-да, миссис Фиск, я уверен, что вы сделали всё, что было в ваших силах.
- Спасибо. Вы свободны. А теперь, – коронер зловеще откашлялся, – я хочу услышать показания мистера Харкурта.
Присяжные вытянули шеи и зашептались, когда Харкурт занял место свидетеля. Публику явно обеспокоили некоторые открывшиеся факты – особенно рассказ о том, как сурово в приюте обращались с Мэри. Но если Харкурт и почувствовал их настроение, то виду не подал. Он был мрачен и спокоен – с коронером присяжными преподобный говорил уважительно, но чуть отстранённо, будто от закона и фарисеев его отделяла целая духовная пропасть.
По просьбе коронера преподобный немного рассказал о себе. Его зовут Гидеон Хакурт. Он рукоположенный священник Церкви Англии и настоятель прихода в Норфолке, который ныне поручен заботам викария (Джулиан навострил уши при упоминании Норфолка, но больше это никого не заинтересовало). Посетив Лондон несколько месяцев назад, он был потрясён количеством пропащих женщин на улицах и охватившей всё общество постыдной распущенностью, благодаря которой процветало это порочное ремесло. Он читал посвящённые этому проповеди и нашёл немало мыслящих схоже людей, желавших очистить улицы от язв общества в человеческом обличие. Он решил, что должен помочь стольким заблудшим, скольким сможет – они начнут с покаяния и преображения, а потом их вернут в семьи или научат зарабатывать себе на жизнь добродетельным, уважаемым ремеслом.
Присяжные одобрительно кивали, но их симпатий Харкурт пока не завоевал. Преподобный описал, как основал Общество исправления и похвалил тяжёлый труд его членов, многие из которых, как он отметил, были настолько добры, что сегодня пришли выразить ему свою поддержку.
Окружавшие его женщины лучились. Преуспевающие мужчины раздулись от гордости, будто были уверены, что их покровительство полезно каждому. Газетчики переглянулась, закатили глаза и покачали головами.
Харкурт уточнил, что приют был открыл около трёх месяцев назад. Всё время в него приходили и уходили постоялицы. Несколько, признал он, не смогли извлечь пользы из предписанного им распорядка работ, молитв и сурового примера, что подавали сёстры-хозяйки. Этим несчастным позволяли уйти – в приюте никого не держали против воли.
- Но куда больше было успехов – женщин, что приходили к нам, закостенели в грехе, а их чувство нравственности было притуплено пороком – так же, как постоянный шум губит слух, а постоянное чревоугодие – вкус. Эти женщины учились каяться – очищать души исповедями и оплакивать грехи, как дети перед строгим, но любящим отцом. Я, конечно же, говорю не о себе, но о Господе, а сам лишь стремлюсь исполнять угодное ему дело в меру своих сил.