Гремят удары капель. Тяжелый ливень бьется о шатер, как таран о ворота крепости, как волны о скалы. Стонет Карэл, брат Элэз рядом с ним читает молитвы. Слова псалмов сильны и красивы, а внизу, у подножья обрыва, слышен рев морских чудовищ.
— Четыре-пять дней, — говорит Гэрих Иву. — Или больше. Потом нам преградит путь река, если только верны были карты этого дьявола Теора. Вот там-то, на переправе, разбойники и обрушат на нас всю силу, какая у них еще осталась. Это их последний шанс.
Ив теперь рыцарь, впрочем, не владеющий ничем, кроме своего оружия, коня и милости сеньора. И все же не часто так везет людям его происхождения. Он бледнее обычного, а плечо, из которого извлекли стрелу, перевязано все тем же монахом-лекарем. Жизни рана не угрожает, но правая рука едва слушается, не способна удержать меч или поводья. Герцог строго-настрого велел юноше держаться от врагов подальше, пока плечо не заживет.
— Мы победим, господин.
Гэрих соглашается невесело:
— Да. И победа даст Побережью пять или десять спокойных лет. Но не более того. Теор сказал однажды, что душу Островов надо сжечь. Я понимаю теперь эти слова лучше, чем прежде. Мы разгромим их армию, разорим землю и без счету вырежем их самим — но не одержим победы, пока душа их мира не взойдет на костер.
— Морская Ведьма? Та женщина, которую называют Дельфиной?
— Нет, Ив. Было бы слишком легко, если б все зависело от казни одной островитянки. Понимаешь ли ты, почему разбойники, словно привороженные, влюблены в эти клочки скал посреди Моря? Почему они считают себя свободными, но сотнями идут на смерть по единому жесту Старейшины? Я не понимаю. А здесь каждый трехлетний ребенок уже убежден, что иначе жить невозможно. Все, чего не понимаю я, течет в их крови, веет в морских ветрах. Именно в этом — душа морского народа, морского разбоя. Я могу казнить ту, кого называют Ведьмой, но, пока живы Острова, она будет рождаться вновь и вновь. Эта земля останется разбойничьим логовом, пока морской народ не будет вырезан поголовно, — ненависти в голосе Гэриха не слышно, об Островах он судит, как лекарь о гнойной ране. — Они будут биться до последнего человека или запросят мира — неважно. Я ведь не поверю их клятвам, и разбойники это знают. Выжженную землю мы оставим за собой, когда отплывем. И, если будет на то воля Божья, я вновь приведу сюда армию так скоро, как только смогу. Мои сыновья и внуки будут вновь и вновь вычищать это змеиное гнездо, рубить головы морскому чудовищу быстрее, чем они растут. Чтобы дети Островов, а не наши, жили в страхе. Чтобы дети Островов однажды перестали рождаться и сеять смерть на нашем берегу.
Промокший воин вошел в шатер и с поклоном доложил о странной пленнице. Светловолосой женщине, что вышла к регинцам сама и закричала, что все расскажет о Морской Ведьме.
За армией следовала тень с кинжалом, Теор. Регинцы и островитяне не видели его, но он видел все. Бесконечные стычки; могилы наспех; тела женщин в изорванной одежде — перед смертью они достались целым отрядам; обнаженные тела женщин повешенных — это те, что закололись сами, лишь бы не стать забавой регинцам; ошметки тел регинцев, что угодили в засады и не были сразу изрублены — их привязывали к лошадям и разрывали. Иных регинцев и своих Теор узнавал. Никогда он по-настоящему Алтимару или другому божеству не молился, слишком мало верил в кого-либо, кроме себя. И все же, к каждой мертвой приближаясь, он загадывал в сторону Моря: пусть и это будет не сестренка. Невидимкой Теор следовал за армией и ждал своего часа. По глупости, в ослеплении он привел регинцев на Острова — и заставит их повернуть назад. Не будь он лучший из лучших.
Дождь бьет по шатру боем, мерным, как ритм молитвы. Монах, неутомимый, как дождь, читает псалмы, а Карэл затих. Это значит, что он очнулся. Он сдерживает стоны, когда сознает происходящее, вновь и вновь доказывая себе свою же храбрость. В Зеленой Долине кто-то распорол его от шеи до груди, а после пригвоздил копьем, чтоб наверняка — задев легкое, чудом не задев сердце. Жизнь сильвийца по-прежнему на волоске, но — молитвами и заботами монаха — волосок стал немного толще.