Арлиг поднялся, и толпа мигом умолкла. Началось…
— Теор, сын Тины, есть ли тебе что сказать в свое оправдание?
Его связанным вывели на Холм, пред очи братьев и богов, ответа не дождались.
— Есть ли кому-нибудь что сказать в его защиту?
Дельфина опустила голову. Сколько еще человек, как она, были уверены, что именно Теор покончил с Гэрихом Ландским? Но брат ее не станет выпрашивать себе жизнь и первым посмеется над ней, если она выскажет вслух догадку. Взоры обратились к Тине, единственной родне Теора. Она отвечала, тверда и безразлична, как серый валун:
— Слышит Алтимар и слышат мои братья: тот, кто предал Острова, мне чужой. Если мне прикажут снести ему голову, я сделаю это охотно.
С трудом поднялся Терий:
— Теор, сын Тины, ты не брат нам и не один из нас. Будь приговорен к смерти за то, что сделал.
Дельфина мысленно отозвалась: “Ради великой Мара — будь приговорен к покою”. Но, видно, не услышали ее боги…
— Ты будешь повешен, Теор, сын Тины. Тот из вас, братья, кто не находит приговор справедливым, пусть выйдет из толпы и коснется рукой Каэ в знак своего несогласия.
Голос Терия чуть сбивается: от Каэ остались обломки. Толпа истово орет “Смерть! Смерть!”, никто и шагу не делает к идолу.
Кроме одной женской фигуры.
Под озадаченные возгласы она поднимается на Холм и кладет руку на кусок каменной шевелюры.
Каждый тэру вправе оспорить решение Старейшин, для того и собирается Большой Совет. Но авторитет троих избранных так велик, что несогласие возникает редко. Тем не менее, женщина выразила свою волю, и Арлиг кивает ей:
— Меда, дочь Унды и Корвилда, говори.
Блуждающий взгляд Меды замирает на Теоре, кажется, спалит его на месте.
— Отец и наставник, ты сказал, он будет повешен. Я видела, как моя дочь сгорела заживо. Как погибли ваши близкие? — спрашивает Меда толпу, и ее слова старательно повторяют глашатаи. — Он будет только повешен?? Умрет без мучений??
“Я действительно слышу это, Господин Морской? Наяву, не в кошмаре? От Меды!”
Меда заслуживала остаться на всю жизнь кокетливой хохотушкой, маленькая Фемина заслуживала дожить до старости. Рыжая фигура на холме веет даже не злобой, а чистой тьмой, холодом тел на морском дне, пеплом всех сожженных домов. И толпа взрывается:
— Правильно!
— Не будет ему легкой смерти!
С трудом Терий перекрикивает гомон:
— Он ведь не регинец! Когда-то он был одним из нас, мы не можем обойтись с ним, как с врагами!
Перст Меды направлен на Старейшину, как туча стрел:
— Ты не уберег нас, отец Островов! А теперь жалеешь это чудовище, потому что помнишь его ребенком. Моя дочь сгорела заживо! Пусть он будет сожжен! Да на влажном хворосте, чтоб горел медленно!
Ее уже мало кто слышит, но слова превратились в демонов и разлетелись по Островам, Дельфина всем телом ощущает кипяток горя и мести. Тысячи голосов завывают “моя мать!”, “мой муж!”, “вся наша деревня!”, тысячи рук готовы растерзать предателя прямо здесь. Жалеют, что убить его можно только один раз.
— Почему мы судим его? Разве регинцы нас судили?
— Вы виновны, Отцы-Старейшины! Вы должны исполнить нашу волю! — слова, что звучат для Дельфины, как раскат грома.
Кто это сказал? Не узнать. Паутина трещин на устоях Общины.
— Содрать с него кожу заживо! И сделаю это я!
К ужасу Дельфину, это говорит Алтим, и, похоже, всерьез. Она кладет ему руку на плечо:
— Да что ты, сынок! — но он не слышат.
Может, ее услышат с Холма?
Дельфина резво взбежала наверх, подняла руки и набрала полные легкие:
— Братья! Братья!
Многие готовы слушать любимую Жрицу Островов, но задние ряды ее не разглядели. Где же глашатаи? Без них толпа зажила своей собственной жизнью и превратилась в стихию.
— Тэру! — кричала Дельфина тем, кто обращал на нее внимание, а люди меж тем подступали все ближе. — Если он заслужил все, что вы предлагаете, разве мы заслужили стать палачами??