Дельфина стояла в первом ряду, держа за руку мальчика, и единственная не подняла на брата глаз. Ему вдруг стало смешно — Дельфина побеждена! Бедная блаженная дурочка увидела истинное лицо Островов. И вынуждена, обязана, любить даже пасть с кровавыми клыками — иначе Дельфина не умеет.
Детский голос над берегом:
— Это ведь тот человек! — мальчик тянет ее вперед, желая коснуться Теора, проверить, настоящий ли он.
— Какой человек, сынок?
— Тот, что плыл на корабле в моем сне! Дельфина, он плохой?
Теор как раз поравнялся с мальчиком и подмигнул ему:
— Очень плохой. А из любопытных детей варю похлебку.
— Как из моллюсков? С травой? — идея захватила ребенка куда больше, чем вся казнь. — Как та, что варят сестры?
Стражники толкнули осужденного дольше, но там и тут прыснули смешки. Каждый островитянин вспомнил знаменитое нечто с Острова Леса.
— Дельфина, а ты тоже умеешь варить еду из мальчишек? А самые вкусные — это самые любопытные?
Оглянувшись в последний раз, Теор увидел, как она склонилась к малышу и что-то ему ласково объясняет. Наставления, видно, не помогли.
— Дельфина, а этот человек станет призраком и останется здесь? Когда мы придем собирать черепашьи яйца, он будет здесь?
Вне сомнений, любимой детской игрой на Островах теперь будет «казнь предателя».
Странно, но сын Дельфины стал для Теора последней каплей. Яснее толпы напомнил, каков конец лучшего из лучших. Всеми проклят, от всех отрекся и сотворил больше зла, чем под силу человеку за одну жизнь. Дельфина, наивный цветок морской, и та простить не в силах. И сам себя никогда не простит. Лучше б регинцы убили его много лет назад. Когда по глупости нарвался на их отряд, а потом струсил и выдал Бухту, убедив себя, что корабли ушли, — лишь теперь, Теор признавал, что все так и было.
Море простиралось перед ним безбрежное, как отчаяние. Его привязали к столбу.
Теор не знал, что толпе позволили наблюдать лишь за началом казни. К полудню тэру велели разойтись и не появляться на Ожерелье до смерти преступника. Все влияние Жрицы, вся сила убеждения понадобились Дельфине, чтобы уговорить Совет: не достойно делать зрелищем агонию. Терий был на ее стороне, Арлиг возражал:
— В Регинии, в Меркате и повсюду казнят публично.
— В Регинии и в Меркате, — сказала Дельфина, — не называют другу друга братьями.
Наверняка, Мудрые всех времен рвались к власти, и не всегда жили со Старейшинами в мире. Но не бывало на Островах публичных споров. Дельфина понимала, что играет не по правилам еще с Большого Совета. Знала, что Арлиг, как Мудрые когда-то, не доверяет ей: что сделает Жрица столь могущественная, если ее воля не будет исполнена? И кто теперь ей указ, если Старших Жриц не осталось? Арлиг был по горло сыт ее настойчивостью.
— Не оступись, — предупредил он, и в голосе прозвучала угроза. — Ты на краю пропасти.
— Как прикажешь, Отец-Старейшина.
Что там, за краем, как туда падают — она не пожелала узнать.
Мар все тянул ее за руку к воде, получше рассмотреть Теора, толпа начинала расходиться.
— Девочка, — к ней обратился Терий, единственный, кто до сих пор ее так называл.
Дельфина даже не оглянулась:
— Слушаю, Отец-Старейшина.
— Иди домой. Сама знаешь, Совет не велел здесь оставаться.
— Да, Отец-Старейшина. Что еще прикажешь, Отец-Старейшина? Убить ради Островов? Умереть ради Островов? Не умирать, потому у Островов еще много приказов в запасе?
— Дельфина!