Утром Дельфина проснулась на берегу и не вспомнила, как пришла сюда. Вернулись трое стражей с Ожерелья, их место заняла следующая троица. Главная новость рассвета была — жив и умирать не собирается. Все повторяли, что предатель крепок, как бык, и продержится еще долго. Вспоминали домыслы вековой давности:
— Слышали? Иные преступники по двадцать дней подыхали на столбах?
— Как это? Больше пяти суток без воды никто не выдержит!
Дельфина зажимала уши.
Днем Дельфина помирилась с Кэвом. “Когда регинцы сожгли деревню, сестра, я не думал, что еще увижу тебя. Глупо нам после этого ссориться”. Он медленно выздоравливал, отлеживаясь в уцелевшем доме Тины. Рядом с ним, прямо на полу, сидела Меда лицом к стене и машинально била по ней кулаком. Взгляд замер в одной точке, а тело чуть раскачивалось.
— Она все время так сидит, — пожаловался Кэв, говоря так, словно жена его не слышала, — похоже, так и было. — Ни родителей, ни сестер видеть не хочет. Меня едва замечает. Говорит, лучше бы и нас обоих тоже… сразу. Зачем, говорит, нам жить и любить друг друга, если регинцы вернутся и добьют? Я не знаю, что делать, Дельфина.
Повсюду валялись глиняные черепки и обломки рухнувших полок. Тина здесь скакала по кровати и всем скамьям, отбиваясь, — забавно, наверное, это смотрелось со стороны.“Стены словно раздеты”, — подумала Дельфина. Боги знают, куда сгинули рыболовные сети, ножницы и пучки трав, всегда здесь развешанные. Разоренный дом выглядел непристойно, как изнасилованная женщина. Она знала, что разум Меды так же не склеить, как обломки разбитых кувшинов. Меда ждет смерти предателя. А потом наверняка что-то с собой сделает — Дельфина предупредила об этом брата. За Медой будут следить, но невозможно насильно заставить жить.
Ночь Жрица вновь провела на улице, несмотря на холод. Ей снилась Меда, и Теор в воде, мертвые Акв и Дэлада, и снова Теор. Тысячу раз справедлив приговор Совета. Был бы справедлив, если б смерть Теора могла вернуть хоть одну жизнь…
“Что делать мне, Морской Господин? Как смириться?”
“Обернись, Дельфина”.
“Что…?”
“Просто обернись”.
Обернувшись, она увидела на берегу Тину — та медленно шла, оставляя следы на мокром песке. Ленты в седеющих волосах выгорели на солнце и издали казались белыми, как у Невесты. Дельфине пришло в голову, что Тина издали вся выглядит, как обман: слишком малорослая, похожая на ребенка. На вид, беззащитная, а сколько регинцев положила за свою жизнь. Она подошла, и Дельфина, глазам не веря, разглядела на лице дорожки слез. Но голос был насмешливый, как всегда, словно, Тина и вблизи хотела быть сплошным обманом:
— С кем ты разговаривала, Жрица?
Дельфина ни в чем уже не была уверена — может, она всю жизнь говорила сама с собой?
— Хочу думать, что с Алтимаром, моим и твоим супругом.
Тина пожала плечами:
— Наверное, он и вправду тебе отвечает. Я еще у лусинского берега поняла — тэру глупцами будут, если не выберут тебя однажды в Совет, — поманила. — Иди сюда. — И попросила без всякого предисловия: — Освободи его, помоги ему бежать.
Дельфина так и замерла на месте.
— Но ты же сама говорила на Совете…
— Говорила и повторю! И поделом ему! Он вообще не должен был жить, он мертвым родился! Дельфина, это же мой единственный сын…
Дельфина смотрела на нее и пыталась разгадать. Она ощущала чувства других людей, но Тина была, как запечатанная амфора вина, — наверное, давно прокисшего. Всю жизнь Дельфина ее знала и относилась, как к злой девчонке, хотя коротышка ей в матери годилась. Нет, в матери эта женщина не годилась никому. Или же — просто слишком молода была и не готова к испытаниям? Совсем девочкой она прошла через очень страшную смерть и еще более страшное воскрешение, когда месяцами даже мочиться больно невыносимо, — кто вообще к такому готов? Циана никогда не говорила с дочерью по душам, а вот Ава кое-что рассказывала. Дельфина насмотрелась всякого, представляла, что было с матерью Теора после его рождения. У иных женщин тело загнивает изнутри. Обычно им уже не помочь, но Хона совершила невозможное, ужасно этим гордилась и любила попрекать своей помощью. Пусть боги судят Хону за злой язык. А Тина с тех пор боится только пыток…