— Мне уже все равно. А вы отморозите концы и не женитесь.
Парни вынуждены были признать, что он прав. Тогда Норвин придумал кидать камни:
— Проверим, братья, со скольких шагов я в него попаду.
Лан молчал. Не нравилось ему происходящее. Не нравился день, настораживал отлив сильнее обычного и Море — странно тихое и мутное. Состязание в меткости так увлекло их, что никто не заметил лодку. Тэру чуть не поверили в призраков Бухты, увидев прямо рядом с собой фигуру в плаще. Голосом Дельфины фигура произнесла:
— Хороший вечер.
Лодку женщина оставила на берегу. Теперь ее от Теора отделяли лишь два десятка шагов и трое стражей.
— Ты?
— Здесь?
— Кто позволил?
Она ответила тихо и отрешенно:
— А вы у кого спросили разрешения прежде, чем забрасывать его камнями? Я пришла по воле Алтимара и должна сказать преступнику несколько слов. Прошу вас оставить меня здесь одну.
Норвин спросил с явным раздражением:
— Это еще зачем?
— Затем, что я, Жрица, прошу тебя от имени Алтимара, и Совет позволил мне прийти.
— Откуда нам знать…
— …что я говорю правду? — Дельфина произнесла это таким тоном, что сомнения показались нелепыми. — Спроси у Отцов-Старейшин. Быть может, они должны были явиться сами, чтобы сказать тебе?
Норвин, этот новый друг Алтима, Дельфине был почти не знаком, но она мало могла сказать о нем хорошего. Кто слишком много для своих лет знает об истязаниях? Кто лично участвовал в казни регинцев и гордится этим? Норвин. Алтиму нравились его сочные рассказы о расправах. Дельфина чувствовала, как ее сверлит взгляд племянника, и это было хуже, чем неприязнь и подозрения остальных.
— Только быстро, — пробормотали все трое, и побрели к рыбацкой хижине.
— Тебе жаль его, — прошептал Алтим. — Не наш дом, не родителей, а его, убийцу…
Под плащом Дельфина до боли стиснула кулаки и не опустила голову. То ли еще будет!
— Мне жаль его, сынок. И жаль, что тебе больно это видеть. Но Акв был моим братом, а Дэлада растила меня. А потом я растила ее детей. Никогда этого не забывай.
Волны сердито грызли серую гряду, вода отступила еще ниже. Убедившись, что двери хижины закрылась, Дельфина окликнула:
— Теор!
Он, похоже, не слышал. Оставив плащ, она соскользнула с камня и оказалась в пронизывающем холоде осени. Доковыляла до столба. И прикусила руку, чтобы не вскрикнуть.“Почему я не пришла раньше?!”. Она утопленников такими видала — посиневшие губы, бескровное лицо, волосы склеены солью. Она, конечно, знала, что и в самое жаркое лето нельзя пробыть в воде бесконечно долго. Но… это же Теор!
“Мара и Дэя! А чего я ждала? Он просто человек, и он не железный…”
— Проснись, брат! Это я!
Пришло время резать путы, но в темной воде это было проще сказать, чем сделать.
Теор чуть приподнял голову, губы зашевелились, и Дельфина угадала вопрос — что она здесь делает?
— Пришла за тобой. Стражи не видят. У меня есть лодка…
Она говорила, захлебываясь, помнила, что времени в обрез, — и оттого руки тряслись, как в лихорадке. Кинжал нашарил веревку, и, видимо, лишь тогда до преступника дошел смысл ее слов. От жажды и соли язык его едва слушался, но яснее слов на лице отразилась гримаса ужаса.
— Уходи, сумасшедшая…
Она бойко повторила слова Тины:
— Я приношу Островам удачу. Меня простят.
Веревки размокли и набухли, кинжал Дельфины сражался с ними без особого успеха. За шумом воды она едва слышала, как Теор сто раз повторяет“ Уходи…”, на родном и на регинском проклиная ее упрямство. Одна рука его наконец оказалась свободна — и он оттолкнул Дельфину с силой, которой не бывает у людей на третьи сутки казни. Даром что казался при смерти. Женщина окунулась с головой и чуть не выронила Акулий Зуб. Откинув мокрые волосы, она ответила:
— Знаешь же, что я уйти не могу, — и снова занялась веревками.