— Мм… — великодушно отозвался верзила. — Но ведь я тоже иногда жалуюсь…
— Не то! — горячо возразила она. — Совсем не то! У тебя это получается как-то… по-мужски!..
Невидимый свидетель разговора обиделся. «Да я хоть раз сказал о тебе после развода что плохое?» — захотелось крикнуть ему. Осерчав, он чуть было не перевернул ей кофейник, но вдруг подумал, что бывшая жена права и что такого нытика и зануду, как он, поискать — не найдёшь. Затем он почувствовал некий импульс самодовольства, исходивший от её нового мужа. А вот этого прощать не следовало.
Он тронул чашку, которую верзила держал за ручку кончиками пальцев, чуть передвинул и наклонил, вылив ему кофе в послушно оттопырившийся нагрудный карман рубашки. Не кипяток, потерпит. А то ишь раздулся! Идеал!
Он очнулся. В комнате было уже темно. Всё ещё фыркая от обиды, включил торшер и, подойдя к чёрно-синему окну, задёрнул шторы. И сердце сменило ритм. Удары его с каждой секундой становились сильнее и чаще.
— Стой! — взмолился он. — Да постой же!
Наконец-то он испугался. Он уже свыкся с тем, что может очень многое. Скажем, связать шнурки начальнику. Или переправить цветок на стол сотрудницы. Но контролировать комнату, находящуюся за сотни километров отсюда?..
На что он способен ещё?
Он ощутил неимоверно далёкий тёплый океан и скалистый, причудливо источенный берег. Потом словно провёл ладонью по всему побережью, на миг задерживаясь на неровностях и безошибочно определяя их значение: это пальма, это холм, это железная дорога. А вот и экспресс. К морю катит.
Краем сознания он задел — там, далеко, — что-то неприятное, опасное. Какие-то контейнеры — в море, на очень большой глубине. Отвратительное, совершенно незнакомое ощущение: вкус — не вкус, запах — не запах, что-то не имеющее названия… Осторожно и брезгливо не то ощупал, не то осмотрел — и догадался: захоронение радиоактивных отходов!
«Стереть бы их в порошок!» — беспомощно подумал он и вдруг почувствовал, что может это сделать. Вот сейчас. Одним коротким страшным усилием превратить их в серебристую безвредную, медленно оседающую на дно муть.
Нет, это уже было слишком! Он снова сидел в своей комнате, чувствуя себя то крохотным, то огромным.
На что он способен ещё? Сорвать Землю с орбиты? Остановить время?
Но тут он вспомнил, как утром ныл и нёсся трамвай, как поспешно меняли цвет светофоры, как стрелки всех замеченных им часов никак не могли одолеть последнюю — такую важную для него — минуту. Да. Сегодня утром он, сам того не подозревая, замедлил время. И ради чего? Ради того, чтобы не опоздать на работу?
Он зарычал от стыда.
На что он растратил сегодняшний день? Какое применение нашёл он своему дару? Травил начальника, мелко мстил незнакомому человеку!..
А что в активе? Спасённая кошка?
«Леталя!» — снова зазвенел в ушах победный клич маленького человечка. Да, единственный добрый поступок — спас кошку.
А цветок, брошенный им на стол Мерзликиной? Пошляк! Урод!
…И какой соблазн — убедить себя в том, что все эти убогие проделки были рядом смелых экспериментов, попыткой яснее очертить границы своих новых возможностей! Но себя не обманешь: не экспериментировал он и не разбирался — просто сводил счёты.
День позора! Так вывернуть себя наизнанку!..
Он понимал уже, что никогда не простит себе этого понедельника, но изменить случившееся было не под силу даже ему.
Ложись спать, человек, завтра тебе предстоят великие дела. Какие? Это ты решишь завтра.
И не дай тебе бог проснуться утром и понять, что всё уже кончилось, что удивительные, сказочные способности были тебе даны всего на один день.
1981
Каникулы и фотограф
1
За «Асахи пентакс» оставалось выплатить немногим больше сотни. Стоя над огромной кюветой, Мосин метал в проявитель листы фотобумаги. Руки его в рубиновом свете лабораторного фонаря казались окровавленными.
Тридцать копеек, шестьдесят копеек, девяносто, рубль двадцать…
На семи рублях пятидесяти копейках в дверь позвонили. Мосин не отреагировал. И только когда тяжёлая деревянная крышка опустилась на кювету с фиксажем, скрыв от посторонних глаз левую продукцию, он распрямил натруженный позвоночник и пошёл открывать.
— Мосин, тебе не стыдно? — с порога спросил инженер-конструктор Лихошерст.
Мосин хлопнул себя по лбу, затем, спохватившись, переложил ладонь на сердце.
— Валера! — страстно сказал он. — Честное слово, фотографировал. Но, понимаешь, плёнку перекосило.