Напуганная этими мыслями и другими, настолько ужасными, что их даже невозможно было облечь в слова. Анна решила бежать из дворца. Она найдет способ бросить вызов обоим – лживому графу и похотливому королю. Анна оставила кольцо Эдварда с печаткой на полу, там, куда оно упало, и, набросив плащ с капюшоном поверх синего шелкового платья, помчалась по коридорам к черному ходу и дальше вниз по ступенькам, потом вдоль стен дворца к редко использовавшимся воротам Уайтхолла.
– Стой, кто идет? – крикнул страж.
– Отойди, добрый человек, – бросила она, искусно имитируя низкий и властный голос графини Каслмейн, главной метрессы короля.
– Миледи, – воскликнул он, направив ей в лицо свет фонаря, – где ваш эскорт?
– Если попытаешься мне помешать, король тотчас же узнает об этом. У меня неотложное дело, вопрос жизни и смерти.
Стражник от изумления лишился дара речи. Анна громко хлопнула в ладоши:
– Портшез, да поскорее, если не хочешь, чтобы твоя голова на пике украсила стену Тауэра.
Бормоча что-то невнятное, страж повиновался, но Анна знала, что он тотчас же направится к своему капитану и за Анной отправят погоню.
Придворная дама не вправе покидать дворец без монаршего соизволения.
Когда ей помогли сесть в портшез, она приказала слугам двигаться по узким извилистым быстро темнеющим улочкам за пределы Сент-Джеймс-парка. Человек с факелом бежал впереди, освещая дорогу и отпугивая разбойников.
– Каждому по серебряному пенни, – крикнула она им, – если поспешите.
Когда Анна добралась до дома своего отца в «Судебные инны», лакей Тит услышал звук поспешных шагов во дворе и крики «Прочь с дороги!» и ожидал у двери.
– Расплатись с ними серебром, Тит, – крикнула Анна, поспешив мимо него. Она подобрала юбки и бросилась бежать в своих красных туфлях на каблуках через лабиринт комнат в библиотеку отца и ворвалась туда, не дожидаясь разрешении: войти, со слезами ярости, струившимися из глаз.
Сэр Сэмюел Гаскойн был все еще в мантии и парике, как и подобает королевскому судье.
– О. моя дорогая девочка! В чем…
Анна, рыдая, бросилась в его объятия и стала говорить. Речь ее была сбившейся и нечленораздельной.
Отец держал ее в объятиях, стараясь успокоить, гладил по голове.
– Тише, тише, детка. Садись-ка к камину.
Отец усадил ее на стул, налил стакан мадеры и поднес к ее губам.
– Так что там с Эдвардом? Вы повздорили, как бывает у всех влюбленных? Так ведь? Ты должна все рассказать отцу, а я сурово побеседую с этим шутником.
Крепкое янтарное вино обожгло горло Анны, а тепло, разлившееся по телу, помогло собраться с мыслями и прийти в себя. Анна рассказала отцу, как король преследовал ее в саду и как лорд Уэверби поклялся защищать ее, когда она поведала ему свою историю.
Судья выслушал ее без единого слова, только сжимал и разжимал кулаки, и так продолжалось до того момента, пока Анна не пересказала ему беседу, подслушанную ею, когда она укрылась в гардеробе, в частности, ту ее часть, где Эдвард излагал королю план ее совращения. Отец вскочил, сорвал с себя мантию и потянулся к шпаге, висевшей над каминной полкой. К ужасу Анны, он поднял шпагу, держа ее перед собой как распятие.
– Будь я проклят, если не убью бесчестного ублюдка! Пусть даже за это мне уготована виселица, – процедил он сквозь зубы.
Сэмюел Гаскойн наклонился и поцеловал шпагу, скрепляя этим поцелуем клятву.
Встревоженная, Анна вцепилась в его руку со шпагой.
– Отец, это предательство!
– Я говорю не о короле. Он один из Стюартов и такой развратник, что у него больше бастардов, чем блох у собаки, но помазанник Божий, которому я присягал на верность и готов отдать ему все, кроме дочери. Но Уэверби – это мерзавец, заслуживающий смерти за свое предательство. – Сэр Сэмюел побледнел. – Черт меня возьми! Я ведь подписал брачный контракт, и этот негодяй может забрать все твои владения в Эссексе.
– Отец, мне наплевать на эти владения.
– Но ты останешься без приданого. Как в этом случае я смогу обеспечить тебе достойный брак?
– Отец, ты не можешь и не должен бросать вызов Эдварду. Он искусно владеет шпагой. Я видела, с какой легкостью он разоружал противников во время игр.
– Неужто ты так мало ценишь мою честь, что воображаешь, будто я не стану защищать твое имя и состояние?
– Пожалуйста, отец, – умоляла Анна, сжимая его руку. – Никто не чтит тебя больше моего, но я не хочу, чтобы тебя убили или заключили в Тауэр. Подумай если не о своей драгоценной жизни, то хотя бы о моей. Если они уберут тебя со своего пути, Эдварду и королю легко будет справиться со мной.
Он погладил ее по плечу, стараясь успокоить.
– Ты права, дочь, но лорд Уэверби должен понести наказание.
Внезапно он опустился на стул и закрыл лицо руками.
– Все это моя и только моя вина. Мои гордость и честолюбие – причина того, что ты попала в лапы Эдварда, и я любой ценой должен вызволить тебя.
– Не кори себя, отец, – сказала Анна мягко. – К своему великому стыду, должна признаться, что любила Эдварда. Не думаю, что смогу когда-нибудь снова полюбить.
– Тише, тише, Анна. Тебе всего лишь двадцать три.
Девушка хотела возразить, но отец поднял палец, призывая ее к молчанию.
– Погоди, милая, дай мне собраться с мыслями.
Тянулись бесконечно долгие минуты. Отец сидел, не двигаясь, а Анна смотрела на него, время от времени бросая взгляд на портрет своей матери – пуританки Пруденс, умершей три года назад от оспы. Ее улыбка, обращенная к тем, кого она любила при жизни, была навеки запечатлена кистью и красками. Портрет матери, жаркий огонь в камине и запах книг в кожаных переплетах сейчас не оказывали на Анну своего обычного благотворного воздействия. Дыхание ее было неглубоким, быстрым и неровным, а голова слегка кружилась. Наконец сэр Сэмюел заговорил:
– Мне надо выбрать время, чтобы добраться до твоего дяди епископа Илийского. Только он может добиться отмены брачных обязательств, а потом мы вместе сообщим об этом леди Каслмейн и обратимся к ней за помощью от твоего имени. Она все еще вертит королем как хочет и не приветствует появления новых красивых соперниц, если не может ими управлять, а управлять тобой, моя дорогая, не так-то легко. А пока тебе надо найти надежное пристанище. Но где? Эдвард обыщет все уголки в каждой деревушке королевства, чтобы найти тебя. Этого потребуют и его непомерное тщеславие, и амбиции.
Анна поплотнее запахнула плащ. Где во всей Англии могла она укрыться и чувствовать себя в безопасности?
– Я скорее наложу на себя руки, чем пожертвую своей честью ради Эдварда или короля.
– Не говори так, моя дорогая.
Он заключил ее в объятия, лоб его прорезали глубокие морщины.
– Я сделал что-то не так, Анна? – начал он размышлять вслух, и тон его был полон страдания. – Неужели я не подготовил тебя к жизни в этом мире и не объяснил тебе, каково твое место в нем? У тебя мужской склад ума, и для меня было радостью формировать его. Но какая нам теперь польза от латыни и греческого, от философии и поэзии? Твой дядя, епископ Илийский, клялся мне, что от таких знаний может случиться мозговая лихорадка.
– Отец, шесть часов шитья или вышивания в день выжгли бы мои мозги дотла. Насчет меня ты не ошибся: я навсегда сохраню знания, данные мне тобой.
Отец кивнул, но потом снова надолго замолчать. Как бы она ни желала проникнуть в мысли этого высокого ума, но, коли он начинал решать сложную задачу, это было невозможно. Наконец он заговорил: