– Думаю, я знаю, что надо делать. Но ты должна быть мужественной, Анна, потому что это отчаянный план, и именно поэтому надежда на успех слабая.
– Что за план?
– Пошли, Анна. Ради твоего спасения нам надо уехать немедленно.
Он сделал знак Титу приготовить карету.
– Следующие несколько недель станут испытанием твоей отваги, но скоро все снова устроится. Клянусь тебе.
– Да, отец, что Бог ни делает, все к лучшему.
Глава 2
Повешение разбойника, или Непристойные стишки
День для казни через повешение выдался прекрасный, раз уж казни суждено было состояться.
Джон Гилберт осторожно повертел шеей в петле, запрокинул голову и от души рассмеялся. Он с легкостью думал о приятном в последние минуты своей жизни на земле. Например, о пикантной крошке Нелл Гвин,[2] выглянувшей из кареты, которая остановилась возле виселицы. Лицо прикрыто маской, непокорные локоны, сверкающие золотом на солнце, выбиваются из-под капюшона. Он заметил ее взгляд, нагло усмехнулся и лукаво подмигнул красотке.
О, как любили женщины этих плутов даже здесь, на неприветливом холме Тайберн, как отрицали это с притворной скромностью. Будь предоставлен женщине выбор между плутом и джентльменом, она выбрала бы первого, а потом изо всех сил старалась бы искоренить в нем то, за что полюбила его.
Женщины, благослови их Господь, означали для Джона Гилберта крушение любви.
Он отчаянно, с безумной решимостью стремился прикоснуться к их надушенной благоуханной коже, но еще большим безумием было пытаться вырваться из их объятий. Губы его сложились в покаянную улыбку, поскольку ему не было суждено произнести эту остроту в веселой компании.
Он поднял лицо навстречу жаркому солнцу и ощутил покалывание в коже головы.
– Ну, малый, – сказал он лошади, запряженной в телегу для перевозки преступников к месту казни и теперь мотавшей головой, чтобы отогнать мух, – не пытайся отодвинуться и лишить меня возможности видеть эту добрую зеленую английскую землю в последние минуты.
Палач склонился к нему:
– Хотя ты и разбойник и заслуживаешь самого худшего, Джентльмен Джонни Гилберт, я могу ускорить процедуру. Если ты сейчас отдашь мне эти славные блестящие черные сапоги из испанской кожи, что на тебе, мне не придется разыгрывать их со стражниками и бросать жребий, когда тебя вздернут.
Пропитанное элем кислое дыхание палача ударило в изящный нос приговоренного, и он отпрянул.
– Я встречусь с Господом отлично обутым, палач. Эти сапоги слишком хороши для таких, как ты.
– Слишком хороши, говоришь? А ты-то кто? Не признанный отцом бастард герцога Лейкленда, прижитый им от молочницы.
Мускулы приговоренного, казалось, напряглись, а в жестком взгляде полыхнула ярость настолько сильная, что палач с испугом отступил на несколько шагов.
– Похоже, не удастся умереть, не услышав этой грязной эпитафии, что звенит у меня в ушах.
– Умрешь так, как я и сказал, – объявил палач с вновь возродившейся отвагой и шагнул к обреченному. Он дернул петлю со множеством узлов к себе, так что она съехала на одну сторону шеи Джона.
– Итак, мой славный, но не состоявшийся лорд, обещаю тебе веселый танец. Уж такой крепкий молодец, как ты, сможет побить рекорд и продержаться дольше девяти минут.
Разбойник что-то процедил сквозь зубы, поражавшие своей белизной.
– В таком случае, сэр палач, можешь полюбоваться моим танцем. Дамы говорят, что я способен легко танцевать под любую музыку.
Стражник остановился возле двухколесной телеги.
– Слушайте приговор нашего доброго короля Карла! – крикнул он. – Джон Гилберт, иначе именуемый Джентльменом Джонни, грабил наших верных подданных, отнимая у них их собственность на больших дорогах королевства, нанося им ущерб в нарушение воли его величества. Наказание за это – смерть через повешение на холме Тайберн в тридцатый день месяца мая года 1665-го от Рождества нашего Спасителя и в пятый год царствования короля. Подписано сэром Сэмюелом Гаскойном.
Джон приосанился. А в следующий момент почувствовал, как с него срывают рубашку тонкого фламандского хлопка, отороченную кружевами.
Дамы, стоявшие в толпе в ожидании каждодневного развлечения, издали громкие и восторженные вздохи при виде его обнаженной груди и скромно прикрыли глаза. Все, кроме одной. Это была леди в маске, сидевшая в золоченой карете. Она во все глаза смотрела на приговоренного.
– Правда ли, мой прелестный, но незадачливый герой, что вам не только удавалось улизнуть от магистратов короля в течение всех последних семи лет, но и наставить многим из них рога? – обратилась к Джону дама.
– Благослови тебя Господь, Нелл. – Он отвесил ей самый учтивый поклон, на который был способен. При этом петля на его шее затянулась, что было в данных обстоятельствах неизбежно.
– Как видите, моя прелесть, эго, вероятно, правда.
Она склонила в ответ золотистую головку:
– Вне всякого сомнения, сэр, ваше тело прекрасно. Но при этом у вас лицо ангела и торс дьявола.
Он снова отвесил поклон, сильнее натянув петлю. Но учтивость прежде всего, даже в столь неподобающем месте.
– А правда ли, – продолжала она, – что вы оказались перед судьями только потому, что сыграли роль в последнем спектакле Нелл Гвин в театре «Друри-Лейн» «Мадам Рампан, или Безумная»?
Он снова кивнул и процедил сквозь зубы:
– Вероятно, я поступил глупо, но слишком велик был соблазн выступить с великой актрисой.
Глаза дамы сверкнули:
– Значит, вы тот самый разбойник, о котором девицы в тавернах слагают непристойные стишки?
Голос ее дрогнул, и она перешла на кокни, на котором говорила во времена, когда в оркестровой яме Королевского театра ее прозвали Рыжей Нелл.
Толпа заулюлюкала и принялась скандировать: «Джентльмен Джонни, Джентльмен Джонни!»
Разбойник уставился наледи, на губах его зазмеилась улыбка, и он произнес речь, которую вскоре суждено было повторять всем от «Друри-Лейн» до Вестминстера.
– Едва ли это комплимент, мадам. Я дважды превосхожу достоинства того человека, что вы описали. А если бы вы смогли избавить меня от этой гнусной удавки, – он попытался ослабить петлю на шее, – то испытали бы наслаждение, которому позавидовала бы сама королева.
Толпа снова взревела, и теперь все взоры были устремлены к даме в маске.
– Прекрасно сказано, сэр разбойник!
– Хватит болтовни! – крикнул палач. – Тут вам не Королевский театр. Речь идет о серьезном деле, касающемся монаршей чести.
Он поднял бич и огрел по крупу лошадь, впряженную в повозку.
Джон Гилберт не сводил глаз с дамы. Она опустила маску, чтобы отереть с лица слезы.
Носильщик портшезов, затесавшийся в толпу, выкрикнул:
– Да ведь это сама Нелл Гвин!
– Не лей слез, Нелли, – крикнул Джон Гилберт. – Я умру, не сводя глаз с твоих губ.
Послышался бой барабанов. Бич палача взвился в воздух, мертвая полная тишина окутала холм Тайберн. Умолкли даже птицы. Бич опустился на лошадиный бок.
В этот момент подъехала карета. Из нее вышел судья в мантии и поспешно направился к телеге смертника.
– Сегодня этот человек не встретится с Создателем! – провозгласил судья.
Джон, полностью отдавшийся созерцанию губ Нелл и находивший их пленительными и волнующими даже в последние минуты жизни, глубоко втянул воздух.
Палач попытался возразить:
– Этот человек приговорен, сэр Сэмюел. – Он запинался, что свидетельствовало о его разочаровании. – Где бумага о королевском помиловании?
Судья протянул ему пергамент, с которого свисала печать на красной ленте.
– Преступник не помилован, он остается в заключении под мою ответственность. Он должен показать нам, где спрятаны его сокровища. Не медлите. На королевской гербовой бумаге мое имя – гарантия того, что следует приостановить казнь. – Голос судьи звучал резко и сурово. – А теперь усадите его в мою карету, колодки с него не снимайте. Поспешите, любезный!