На питие четырех чаш ушло часов шесть. Наступила полночь. Пир закончился. Царь простился с гостями и отправился на вечерню. Предстояло ночное бдение, а потом заутреня.
Дивились русскому царю, терпению русскому святые гости.
Павел Алеппский не знал причины, по которой Георгия отстранили от патриарха Макария, но по едва уловимым приметам, по движению вокруг себя, а значит вокруг Георгия, по движению неприметному, нешумному догадался: драгоману грозит какая-то опасность. Хотелось помочь этому смелому и умному человеку. Архидиакон решил, что лучше всего держаться поближе к Георгию. Драгоман заметил это.
— Чему быть, того не миновать, — сказал он. — У дьявола когти, да у Бога-то голуби. Крылья. Крылья унесут от беды.
Почему-то подергал через верхнюю одежду, нательный крест, а потом погладил его и невесело засмеялся.
Едва покинули царский дворец, к Георгию подошел Федька Юрьев с товарищами и что-то процедил сквозь зубы. Георгий слегка поклонился ему и, показав на одного из людей, сказал Павлу:
— Вот твой новый переводчик. Он, — Георгий помедлил и чуть покривил рот, — зело ученый муж. Меня же зовут для срочной государевой службы. Прощай, святой отец! Благослови!
Павел Алеппский перекрестил его и подумал:
«На что благословляю, на службу или на страдание?»
Глава третья
Пламя свечи колебалось и колебало согнутые сводами тени. Лестница крутила и крутила повороты вокруг каменной, потеющей холодно стены.
Георгий почувствовал вдруг: рубаха на спине и груди прилипла к телу. Шел он со своими проводниками смело, ноги не подламывались, а потом прошибало. Неужто столь тяжки прегрешения, неужто столь опасен он, маленький человек, что спрятать его от мира решили в самой глубокой яме? Да в яме ли? Может, в аду? Ведь поговаривают о Никоне, он, лжесвятейший, и есть Антихрист.
Свеча погасла. Смолкли гулы и шорохи шагов. Засопела дверь, будто сом пошлепал губами перед человечинкой.
Вошли.
Пылала печь. Языки пламени метались. Мрак отшатывался вдруг, и объявлялась в свету то коза, то дыба, на дыбе человек.
Бедняга давно уже сомлел. Ему не было ни больно, ни жарко, ни холодно.
— Принимайте, — сказали те, что вели Георгия, тем, что работали в подземелье.
Сразу загорелось много свечей. Свет загородил дыбу, будто и не было ее. За столом сидел черный монах.
— Как зовут тебя? — спросил он Георгия.
— Георгий.
— Как зовут твоего отца?
— Иван.
— Георгий Иванов, какого ты рода?
— Крестьянского.
— Из каких мест?
— Подмосковной слободы патриаршего Троице-Нерльского монастыря.
— Беглый?
— Нет. Был на отходе в Москве. Четыре года учился лить свечи и варить мыло.
Тот, кто задавал вопросы, замолчал. Ему было непонятно, доволен ли он столь четкими ответами без всякой запирательской гордыни и тупости? Уж нет ли издевки, а то и высокомерия в этих кротких, кратких ответах?
— Откуда же ты знаешь иноземные языки, крестьянский сын?
— По милости Божьей. Я отвел беду от монастыря, что находится в русских украйнах…
— Отвел беду от монастыря? — усмехнулся монах.
— Беду отвел Господь Бог, выбрав меня проводником воли своей. Я раскрыл татарскую засаду. В награду игумен оставил меня в монастыре и велел обучить валашскому, польскому и турскому языкам.
— Это же было потом? — У монаха заблестели глаза: он завидовал. Вся его жизнь прошла в Москве, ничего, кроме Москвы да окрестных монастырей, он не видывал, а хотелось бы…
— Потом я служил молдавскому господарю Василию, — ответил Георгий, — был при сыне гетмана Хмельницкого Тимофее. Сидел в турском плену, был на каторге гребцом. Из плена нас вызволили венецианцы. Из Венеции я попал в Англию, а из Англии с купцами вернулся на родную землю.
— Был ли ты в Риме?
— Был.
— Крестился ли в папежскую веру?
— Нет. Я православию не изменял.
— Кнута тебе или на дыбу?
Георгий не ответил в первый раз.
— Кнута тебе или на дыбу? — переспросил монах.
«Будут пыткой проверять слова, не обманул ли?» И Георгий ответил твердо:
— Дыбу.
Монах засмеялся.
— Крестьянский сын, а гордость у тебя дворянская. Пять плетей ему.
Били и после каждого удара спрашивали:
— Крестился ли в папежскую веру?
— Нет! — твердил Георгий.
Опять поставили перед монахом. Тот вдруг потянулся к Георгию и спросил:
— Много ли у тебя денег, драгоман, и где ты их прячешь?