Вася посмотрел на спящих, погладил Шифру по щеке и, покраснев до ушей, выбежал из палатки.
Шифра с усмешкой посмотрела вслед убегавшему озорнику парню, положила голову на мешок, из которого Вася доставал конфеты, и мгновенно уснула.
Две ночи подряд разведчики лазили по ближним балкам и деревням, искали место прорыва. Капитан не отходил от радистов. Наконец удалось установить связь с дивизией, занимавшей оборону неподалеку.
После полуночи капитан поднял свой небольшой отряд. Люди шли по донецкой степи, запорошенной первым снегом. Подойдя к Кривой балке, выпустили три зеленые ракеты. Минуту спустя по ту сторону линии фронта взмыли кверху точно такие же три ракеты. Артиллерия обрушила на фашистские траншеи ливень снарядов. Отряд рванулся вперед по балке, налетел с тыла на немецкие траншеи и засыпал их гранатами.
Несколько советских командиров вышли встречать отряд. В темноте люди пожимали друг другу руки, целовались.
Рано утром комдив прибыл в ближнюю деревню – знакомиться с отрядом. Он шел из дома в дом, встречался с отдыхавшими людьми. Штабные писари переписали солдат и сержантов, остающихся в дивизии, а также штатских, пожилых. Женщин приказано было в тот же день отвезти на железнодорожную станцию и отослать подальше в тыл.
Шмая, лежавший у печи, поднялся и вытянулся перед комдивом.
– Товарищ командир дивизии, разрешите обратиться!
– Слушаю вас.
– Прошу, не отправляйте меня в тыл.
– Почему? Посадим вас на поезд…
– Спасибо. Но я хочу драться вместе с вами. Я с немцами ещё в ту войну дрался…
– Скажите пожалуйста! – рассмеялся генерал, – А сколько вам лет?
– Я ещё не так стар, как может показаться, – ответил Шмая. – Вы не смотрите на мои седые виски. Кабы не немцы, я бы ещё молодой был!
– Ваша фамилия!
– Спивак. Под Перекопом меня Михаил Васильевич Фрунзе наградил орденом Красного Знамени.
– Вот как? – комдив весело улыбался. – Как, говоришь, фамилия?
– Шая Спивак… – Отец растерянно смотрел на сына.
Генерал повернулся к капитану, словно желая посоветоваться с ним, но снова обратился к Шмае:
– А где ваша семья?
– Кто знает… – ответил Шмая. – Должны быть где-то в Сибири, в колхозе. Сын у меня есть, командир…
– Где сын?
– Мой? Да вот он… – улыбаясь, показал Шмая.
– Родной сын?
– Родной.
– Ваше мнение, товарищ капитан?
– Думаю, что его надо отослать.
– И я тоже.
– Товарищ командир дивизии! Я даром хлеб есть не стану, – просил Шмая, – Что прикажите, все буду делать…
Комдив спросил:
– А кашеваром сможешь быть?
– Кашеваром – нет. Хочу в пехоту…
– В пехоту? Трудновато. Ну ладно,- пока в обоз, а там видно будет,- сказал Комдив и посмотрел на капитана, который без восторга выслушал приказ комдива.
Шмая поморщился.
– Старого фронтовика пошлете в обоз? Я могу ещё быть в строю, я не подведу.
Комдив рассмеялся, глядя на капитана, и добавил:
– В таком случае пошлите его в артиллерию. Подносчиком снарядов. Попробуем…
– Это дело другое! – просиял Шмая.
На следующий день Шмая был уже в новеньком солдатском обмундировании, в серой шинели, перетянутой блестящим желтым ремнем, в теплой шапке. Данила Лукич тоже остался в армии.
В далекий путь проводили Шифру.
Шмая дал ей письмо к жене, просил передать всем сердечный привет и сообщить, чтобы ждали его домой не раньше, как после окончательной гибели Гитлера.
ПЕРЕПРАВАБывает, что человек взвалит себе на плечи тяжелый груз и отправляется в дальний путь. Но, почувствовав, что это ему не под силу, он сбрасывает тяжесть и испытывает при этом чудесное облегчение.
Но попробуй скинь с плеч прожитый трудный год!
А ведь трудный год может человеку согнуть спину сильнее всякой тяжести, наложить неизгладимую печать на его лицо, избороздить морщинами лоб, затуманить взор. Вот и скинь попробуй трудный год!…
С того утра, когда разбойник Шмая надел солдатскую шинель, пару тяжелых кирзовых сапог, с тех пор, как взял на плечо карабин и стал подносчиком снарядов, прошло больше года. Дважды за это время санитары выносили его с поля боя, дважды попадал он в руки врачей. Но стоило ему подняться и встать на ноги, как он надевал рюкзак и являлся к себе в полк. Солдаты посмеивались:
Ты, папаша, родился, видать, в сорочке. Кости у тебя крепче железа…
Дважды за это время командир дивизии пристегивал к его гимнастерке медали «За отвагу». Нередко бывало ему трудновато, но он старался не отставать от молодых солдат.
Сын часто пытался уговорить его ехать домой. Старику ведь трудно здесь, кто этого не видит? Как-нибудь добьют фашистов и без него…
В таких случаях отец усаживался с сыном на бруствер или на снарядный ящик и говорил:
Если бы ты, Саша, был не начальником, а рядовым солдатом, я бы тебе сказанул по-солдатски. Но так как ты все-таки командир батальона, то прошу тебя: не болтай глупости! Одному мне, что ли, трудно? На то и война… А то, что я старше кое-кого на недельку, так ведь недаром говорят, что старый конь борозды не испортит. Доживу до победы – сразу же еду домой. Думаешь, мне по душе война?
С сыном Шмая умел ладить. В свободную минуту Александр приходил на батарею к отцу или старик шел в блиндаж к сыну. «Но как поладить с женой? – часто думает Шмая. – Она покоя не дает, письма шлет: что, мол, слышно у тебя, разбойник? Почему домой не возвращаешься? Она пишет, что добралась до Алтайского края, там их приняли хорошо, приютили, работают в колхозе и не перестают надеяться, что скоро кончится война и они вернутся к себе в колхоз. Все как будто бы спокойно. Но в конце письма: «Может быть, ты, разбойник, приедешь наконец? Мало ты на своем веку навоевался? Что от тебя за толк? Ведь ты уже немолодой. Приезжай скорее!»
В свободную минуту, когда становится немного тише, Шмая, прислонившись к снарядному ящику, пишет жене. Она сама должна понять, что домой он вернется только после победы. Он никогда не любил бросать работу на середине, она это хорошо знает…
В середине лета началось наступление немцев на Южном фронте. Земля была охвачена пламенем, бои не прекращались ни днем ни ночью, хлеба стояли некошеные, тяжелые гусеницы танков топтали и молотили спелые колосья. Поредевшие советские части отступали к Дону.
Здесь остановился полк, в котором служил Шая Спивак. На высоком берегу были установлены орудия. Несколько раз в день измученные бойцы отбивали ожесточенные атаки гитлеровцев. Командир дивизии приказал держаться до последнего снаряда, до последнего патрона, хотя людей в строю оставалось мало. Радист принял новый приказ: переплыть Дон! Мост и переправу немцы уже уничтожили, враг подошел вплотную к берегу, прижимая поредевшие части к рубежу. Оставался единственный путь – по воде.
Солнце давно уже зашло, день угасал. Дон носил на быстрых волнах бревна, доски, остовы разбитых лодок. Красноармейцы кидались в воду. Шмая стоял понурив голову на берегу реки, и по лицу его катились слезы. Неподалеку от него валялась опрокинутая и разбитая пушка. Кто-то из солдат подошел к нему:
Плыви скорее, папаша! Немцы! Не видишь, что ли?!
До берега оставалось совсем немного, когда Шмая вдруг почувствовал, что ему стало трудно дышать. Он захлебывался. Из последних сил Шмая крикнул:
– Спасите, ребята! Тону!
И тут же почувствовал, как несколько человек стали подталкивать его.
– Держись, папаша! Берег близко! Держись!
Добравшись до берега, он упал на мокрый камыш. Дождь хлестал в лицо. Пролежав несколько минут, Шмая поднялся и пошел тяжелым шагом. Крикнул:
– Данила, где ты, Данила?
Невдалеке послышался слабый голос: