Из ближнего леса шли немецкие танки. На батарее готовились к бою. Шмая стал у орудия. Он то и дело поглядывал в сторону блиндажа комбата. «Танки, – думал он, – если прорвутся танки, они будут сначала возле сына…»
– Пушкари, почему не стреляете? Заснули, что ли? Танки идут!
Шмая оглянулся на телефониста. Почему нет приказа стрелять? Уже видны цепи, доносятся крики фашистов… Лейтенант Борисюк передал: не стрелять без его приказа. Подпустить танки как можно ближе.
И вдруг земля словно поднялась. То заговорили наши тяжелые орудия. Над головами неслись огненно-красные пики «катюш». Казалось, живого места не останется там, где бушует это пламя. В небе послышался знакомый рокот советских тяжелых бомбардировщиков, истребителей, штурмовиков.
Батарея лейтенанта Борисюка вступила в бой.
Был уже полдень, а атаки все не прекращались. В траншеях поредело. Санитары не успевали выносить раненых.
Немцы снова ринулись в наступление. Новые колонны танков вылезли из укрытий, новые волны самолетов показались в небе.
Был знойный июльский день, но солнце заволокло дымом и пылью.
Глядя на поле боя, можно было подумать, что никакая сила уже не сможет остановить новую волну стали и моторов. Немецкие цепи приближались к наблюдательному пункту. И вдруг оборвалась связь. Кругом бушевал огонь, со всех сторон поднимались фонтаны земли. Молодой грузин с измазанным и потным лицом всматривался в поле боя. Слепая сила прижимала его к земле и не давала подняться, но другая сила – сила долга – подняла его. Схватив автомат, он пополз отыскивать место повреждения провода.
Шмая взял трубку, но из-за шума ничего не слышал.
– Береза! Береза! Береза!… – вызывал он.
Но «Береза» не отвечала, «Береза» была мертва. Багридзе ещё не связал провода. «Береза» – это блиндаж командира батальона и командира батареи…
Где-то среди дыма и пламени ползет связист, и сотни смертей поджидают его в пути. Дойдет ли он? Вдруг старик услыхал знакомый голос. Да, связь восстановлена! Он слышит голос Борисюка:
– Тополь! Тополь! – кричит Борисюк. – Куда пропал?
Лейтенант ругался, требовал огонь на себя. Немцы окружают командира батальона. Огня! Огня!
Шмая слышал, но не мог решиться.
Стрелять по наблюдательному пункту? Уничтожить его своими руками? Вот он слышит охрипший голос командира батальона. Да, он требует огонь на себя… Шмая подошел к орудию, зарядил, и в эту минуту услыхал голос Мити – надо обстрелять НП. В груди у старика что-то оборвалось. Неужели он должен уничтожить своего сына, Борисюка, своих друзей, окруженных со всех сторон врагами? Шмая навел орудие и выстрелил раз, другой…
– Что с Багридзе? Вы его там не видите? – спросил Шмая у Дубасова, подносившего снаряды. – Пошел восстанавливать связь и исчез.
– Он ещё с линии не вернулся.
Снова откатилась волна наступления. Шмая с Дубасовым поползли в том направлении, куда ушел Багридзе. Они вошли в истоптанную пшеницу и остановились в оцепенении, увидав, что рядом с грузином валяется несколько фашистских трупов, его залитый кровью автомат, а сам он лежит вытянувшись, сжимая зубами концы разорванного провода. Так через мертвое тело поддерживалась связь. Шмая схватился за голову. Он склонился над телом молодого товарища и поцеловал его в лоб.
Когда Шмая и Дубасов прибежали на наблюдательный пункт, они застали группу солдат, которые лопатами разгребали разрушенный блиндаж. Из-под руин вытащили раненого командира батальона, лейтенанта и с ними нескольких солдат. Недалеко от блиндажа ещё дымились два танка.
Майор пришел в себя, когда ему дали попить из фляги. Санитары быстро перевязали его и хотели вынести из полосы огня, но он приказал вырыть для него окоп возле подбитых танков – оттуда лучше видно поле – и перенести туда телефон: оттуда он будет командовать батальоном.
Новые цепи фашистов поднялись с земли. Майор оглянулся. Выдержат ли его бойцы шестую атаку? Позвонили из штаба дивизии: идет помощь.
Гвардии майор выслушал и приказал вынести знамя на поле боя.
– Знамя на поле!
– Знамя!
Шмая побежал к орудию. Он был счастлив, что видел сына живого.
Артиллеристы выкатили орудия из укрытия. Сейчас все ставится на карту – это понимали все. Назад дороги нет. Солдаты издали смотрели на свое знамя, развевавшееся над полем. Раненые не покидали окопов. Танки, которым удалось прорваться через первые траншеи, были уничтожены возле второй линии. Они прошли по окопам, а из засыпанных ям, как из могил, поднимались оставшиеся в живых гвардейцы и забрасывали их гранатами. В траншеях шли рукопашные бои. Командир батальона поднял всех, кто был на ногах, и сам повел их в контратаку.
Батарея лейтенанта Борисюка вступила в бой с немецкими машинами. Орудие Шмаи было выведено из строя. Митю Жукова ранило. Старика засыпало землей. Он лежал контуженный и уже не понимал, что происходит вокруг. Он только почувствовал, как кто-то подхватил его и потащил в укрытие. Это был Дубасов. Тот кричал ему что-то, но Шмая ничего не понял.
…Несколько дней кряду гвардейцы отбивали бесчисленные атаки врага. Бой шел на земле и в воздухе, в окопах и на дорогах.
И когда уже казалось, что силы обеих сторон уничтожены, на поле ринулись новые колонны советских танков, за ними свежие полки, в небе загудели мощные эскадрильи самолетов.
Командиру батальона принесли пакет. Он с трудом встал и прочел поздравление от командующего.
А в то время, как здесь усталые люди слушали приветствие командующего фронтом, в Москве ночное небо озарилось разноцветными огнями фейерверка. Москва салютовала своей армии, разгромившей фашистов на Курской дуге.
ДОМОЙ!Он встречал их на бесчисленных дорогах Германии в разных позах: с поднятыми руками и разинутыми ртами, кричавшими вместо «хайль!» «капут!», только что вылезших из нор и погребов с белыми тряпками на рукавах и жалостными физиономиями, умолявших: «Возьмите нас в плен!» Он встречал их, переодетых, измазанных, грязных, в штатском; они приставали к бесконечным фургонам с беженцами. Он видел их живых и мертвых, с круглыми, откормленными лицами и – тощих, почерневших, совершенно не похожих на тех «чистокровных арийцев», которые самодовольно улыбались с обложек иллюстрированных журналов Третьего райха. И каждый раз, встречая фашистов, он вспоминал обер- ефрейтора, который издевался над ним в Донбассе. Что же теперь осталось от этих гитлеровских ефрейторов?
Шая Спивак, старый солдат, возвращался из госпиталя по дорогам Германии – по Берлинскому направлению. Где-то далеко горел Берлин. Впереди, в огне, воевал его полк. Там его друзья, товарищи, там сын. Кто из его батареи остался в живых? Где Иван Борисюк, Сидор Дубасов, Вася Рогов?
Весна расстилалась по земле зеленым ковром. На деревьях распускались почки, и только небо было не весенним – закопченное, свинцовое, освещённое заревом пожаров. Тяжелые бомбардировщики и штурмовики шли в том же направлении, куда тянулись колонны, обозы, полки. Все спешили туда, к городу, где родился фашизм, принесший миру столько горя.
День уже склонялся к вечеру, когда в чаще одного из садов, под зелеными деревьями, Шмая нашел хозяйственную часть своей дивизии. Здесь были замаскированы склады продуктов, фуража, ящики со снарядами и патронами.
Знакомые солдаты окружили гвардии старшего сержанта, расспрашивали его, кормили, шутили, как всегда, но смотрели на него как-то странно, с участием. Радостный Шмая ничего не замечал.
Уже темнело, когда Шмая добрался до своей батареи, стоявшей в переулке, среди развалин. Издали он увидал Сидора Дуба- сова, и сердце у него екнуло. Дубасов поднял с земли флягу с водой и поднес ее ко рту. Увидев друга, он остановился, ошеломленный.
– Старина! Это ты? Шмая! – крикнул он, обнимая товарища. Потом присел на ящик и стал внимательно разглядывать сержанта.
Артиллеристы окружили Шмаю. Ему показалось, что они оберегают его от чего-то. Почему они смотрят на него такими глазами?