Такими словами, вырвавшимися в минуту глубокого огорчения, встретил граф приведенную к нему Амалию.
Но она едва дышала. В ней нельзя было признать живое существо. Ни малейшее движение ее лица, ни малейшая дрожь ее губ, ни единый взгляд ее померкших глаз не обличали того, что она поняла или почувствовала обращенную к ней речь. Она не понимала, по-видимому, и своего положения. Если ее вели, она шла; если ее оставляли стоять, она стояла. Она походила на автомата. Граф приказал запереть ее в уединенной комнате замка и решил спустя несколько дней отправить ее в далекий монастырь.
Тщетно старался священник заставить Амалию говорить. Она хранила упорное молчание. С трудом удалось заставить ее принимать питье и пищу. Однако, и священник, и хирург находили, что Амалия не была больна какою-либо телесной болезнью, а скорее она была расстроена душевно и, по-видимому, решилась умереть.
Граф Франц был спокойнее и сдержаннее, чем можно было ожидать, и казалось, вполне доверился своей судьбе, ничего уже не боялся и ни на что не надеялся.
На четвертую ночь после того, как все это случилось, разразилась, наконец, ужасная гроза, уничтожившая родовой замок благородного графа фон К.
Как раз около полуночи, когда все в замке спало крепким сном, ворота замка отворились, и в замок ворвалась с диким криком шайка разбойников; она разбила окна, сломала двери, перебила выбежавших навстречу слуг. Едва граф Франц успел зарядить свои пистолеты, как разбойники ворвались уже в комнаты близ его спальни, и он услышал, как назвали его по имени. Он считал уже себя погибшим. Но окно его спальни выходило в сад; у стены оказались шпалеры; по этим шпалерам опустился он вниз, скрылся в темноте ночи и пробрался к домику лесничего, освещенные окна которого виделись издалека. Надежда окрыляла его шаги. Когда он пришел туда, он застал егерей в тревоге; со стороны деревни доносился тревожный шум свалки. Лесничий слышал сильную стрельбу в окрестностях замка, видел свет факелов, догадался о нападении разбойников и поднял тревогу. Егеря быстро направились к замку.
Между тем атаман шайки, выделявшийся величественной фигурой и гордой осанкой, вошел в комнату старого графа. Последний выстрелил в него, но промахнулся. Он хотел спустить второй курок, но в эту минуту Амалия бросилась обнимать разбойника, громко крича:
- Карл, Карл! Я здесь, здесь твоя жена!
Пистолет выпал из рук старого графа, и в ужасе он вскричал: - Карл! Сын...
Тогда разбойник подошел к нему с дерзким вызывающим видом и сказал:
- Да, я твой сын, которого ты отвергнул; я пришел требовать от тебя, старый грешник, мое наследство.
- Проклятый злодей! - вскричал граф, вспыхнув от гнева.
- Молчи, - перебил его разбойник. - Я знаю, кто я и как дошел до этого. Ты посеял в восприимчивое сердце ядовитые семена и удивляешься, что взошло ядовитое растение, а не цветы. Разве ты не преследовал моей матери? Разве не с отвращением отдала она тебе свою руку после того, как ты отнял ее у горячо любимого ею человека? И вопреки твоему желанию, я буду царить на моем кровавом разбойничьем престоле с той, кто меня любит, как никогда не любила тебя твоя жена, и кого ты хотел свести с другим.
- Адский выродок! - вскричал граф и схватил Амалию, желая оторвать ее от груди злодея. Тогда разбойник закричал ужасным голосом:
- Прочь руки от моей жены! - С этими словами он выхватил острую саблю и взмахнул ею над головой отца.
Как раз в это мгновение появился Франц со своими егерями; увидев опасность, грозившую его отцу, он приложился и выстрелил. Разбойник с простреленной головой повалился на землю.
- Это твой брат Карл, - простонал старый граф и упал замертво рядом с убитым.
В оцепенении, как пораженный молнией, смотрел граф Франц на мертвецов.
Кровь текла по переходам замка. Все слуги графа были убиты или ранены. Храброго хирурга нашли в сенях убитого несколькими ударами; недалеко от него лежал Даниэль с раскроенным черепом. Из разбойников ни один не остался в живых. Те, которых не убили в замке егеря, пали от рук вооруженных крестьян, присоединившихся к войскам.
Еще во время битвы злодеи, увидев себя погибшими, зажгли замок, пылавший теперь со всех концов.
С трудом удалось спасти из огня оказавшегося только в бесчувственном состоянии старого графа и погруженного в полную апатию графа Франца. Гасить огонь было уже невозможно, и он уничтожил замок до самого его основания. Амалии нигде нельзя было найти. Решили, что она погибла в пламени.
Граф Максимилиан умер спустя несколько дней, на руках священника, вскоре покинувшего это ужасное место и удалившегося в Камадуленский монастырь в Неаполе.
Граф Франц передал по дарственной записи свое владение одному бедному, подававшему надежды юноше, который принадлежал к одной из ветвей графской фамилии. Сам он покинул страну с небольшой суммой денег и, вероятно, изменил свое имя, так как более о нем ничего на было слышно.
Нужно отдать справедливость деликатному чувству нового владельца; он не пожелал жить там, где случилось столько ужасного. Новый замок выстроен на другом берегу реки Мульды.
Я совершенно не в силах после этого рассказа монаха говорить о каких-либо других вещах. Ты это отлично поймешь, мой Виллибальд, и потому на сегодня довольно..."
"Виллибальд Гартману.
Теплиц, ... года.
Я не могу, я не смею сказать тебе, какое впечатление произвело на меня твое письмо. Можно назвать роковым, что ты в чужой далекой стране встретил священника из этого замка; но нечто еще более роковое случилось со мной. В немногих словах я расскажу тебе все.
Вчера я здесь... Но почему ты в Теплице, спросишь ты меня? Ну слушай же. Мой обычный ревматизм, ломающий мои суставы, немного лучше; но зато гнетущая все мои душевные силы ипохондрия, как ее называют врачи, хотя, как бы они ее ни звали, мне от этого не легче, как ни мало она соответствует моему характеру, по-видимому, стала обычною моей болезнью. Итак, вчера утром, когда я чувствовал себя необыкновенно свежим и сильным, я предпринял прогулку более далекую, чем обыкновенно. Я заблудился в дикой гористой местности; и вдруг встретил девушку высокую, стройную, еще молодую, одетую в черное шелковое с бархатными оборками платье старого немецкого покроя и с богатым кружевным воротником. Она шла передо мной за несколько шагов. Появление одинокой, странно одетой дамы здесь, в пустыне, действительно показалось чем-то необычайным. Я решил, что заговорить с ней здесь не было бы невежливым, и поспешил за нею. Я был почти около нее, когда она обернулась. В испуге отшатнулся я назад, а она убежала, громко вскрикнув, в чащу и мгновенно скрылась. Меня испугала не столько бледность ее лица, побледневшего от горя и от возраста, но еще сохранившего следы редкой красоты, сколько мрачный огонь ее блестящих глаз. Я не счел благоразумным преследовать незнакомку по двоякой причине. Во-первых, по ее взгляду я счел ее за сумасшедшую, а во-вторых, мне грозила опасность совсем заблудиться, между тем и так мне стоило немалого труда найти дорогу домой.