Шпигельберг. Он оставляет нас в нужде. Да нельзя ли нам дать тягу?
Швейцер. Дать тягу?
Шпигельберг. Ох! зачем не остался я в Иерусалиме!
Швейцер. Чтоб тебе утопиться в грязи, поганая душенка! Среди беззащитных ты, небось, храбр, а увидел два кулака, так и труса празднуешь. Покажи себя теперь, а то зашьем тебя в свиную шкуру и затравим собаками.
Рацман. Атаман! атаман!
Моор входит.
Моор (про себя). Я допустил окружить себя со всех сторон. Мы должны теперь драться, как отчаянные. (Громко). Ребята! мы погибли, если не станем драться, как разъяренные вепри.
Швейцер. Я пальцами распорю им брюхо, так что кишки у них на аршин повылезут! Веди нас, атаман! Мы пойдем за тобой в самую пасть смерти.
Моор. Зарядить все ружья! Довольно ли у нас пороху?
Швейцер (вспрыгивая). Пороху довольно – хоть взрывай землю до луны.
Рацман. На каждого брата есть по пяти пар заряженных пистолетов, да по три ружья на придачу.
Моор. Хорошо, хорошо! Теперь пусть одна часть взлезет на деревья, или спрячется в чащу и встретит их метким огнем из засады.
Швейцер. Это по твоей части, Шпигельберг.
Моор. А мы, между тем, как фурии, нападем на их фланги.
Швейцер. А вот это по моей!
Моор. Пусть всякий из вас свищет, гаркает, стукает по лесу, чтоб число наше показалось им страшнее. Спустить; также всех собак и натравить на этих! молодцов, чтобы рассеять их и подвести под ваши выстрелы. Мы трое – Роллер, Швейцер и я – будем во время этой суматохи рубить направо и налево.
Швейцер. Славно, чудесно! Мы их так ошеломим, что они не будут знать, откуда на них сыплются оплеухи. Я, бывало, вишни изо-рта вон выстреливал. Пусть только придут. (Шуфтерле дергает Швейцера за полу; тот отводит атамана и тихо говорит с ним).
Моор. Молчи!
Швейцер. Прошу тебя…
Моор. Прочь! Благодари он собственный стыд за свое спасение. Он не должен умереть, когда я и мой Швейцер, и мой Роллер умираем. Пусть он снимает свое платье; я скажу, что он путешественник, что я его ограбил. Будь покоен, Швейцер: клянусь тебе – не нынче, так после, а он будет повешен.
Патер входит.
Патер (про себя, озираясь). Здесь что ли гнездо дракона? С позволения вашего, государи мои, я служитель Божий, а вблизи, стоит тысяча семьсот человек, отвечающих за каждый волос на голове моей.
Швейцер. Браво! браво! Славное начало, чтоб не простудить себе желудка.
Моор. Молчи, товарищ! Скажите коротко, господин патер, что вам угодно?
Патер. Я прислан от высокомощного правительства, властного даровать жизнь и осудить на смерть; вы же – воры, грабители, шельмы, ядовитые ехидны, пресмыкающиеся во тьме и жалящие исподтишка, отстой человечества, адово отродье, снедь для воронов и гадов, колония для виселицы и колеса…
Швейцер. Собака! перестанешь ли ты ругаться? или… (приставляет ему приклад к самому лицу).
Моор. Стыдись, Швейцер! Ты сбиваешь его с толку. Он так славно выучил наизусть свою проповедь. Продолжайте, господин патер! И так – «для виселицы и колеса»?
Патер. А ты, хитрый атаман, князь убийц, король воров, великий могол всех плутов под солнцем, совершенное подобие того первородного возмутителя, распалившего пламенем бунта тысячи легионов невинных ангелов и вовлекшего их вместе с собою в бездонный омут проклятия! Вопли оставленных матерей несутся по стопам твоим; ты пьешь кровь, как воду; люди для твоего смертоносного кинжала весят легче пузыря.
Моор. Правда, совершенная правда! Что ж дальше?
Патер. Как? – правда, совершенная правда? Разве это ответ?
Моор. Видно вы к этому не приготовились, господин патер? Дальше, дальше, дальше! что вы еще нам скажете?
Патер (разгорячившись). Ужасный человек, отстранись от меня! Не запеклась ли кровь убитого рейхсграфа на твоих проклятых пальцах? Не ты ли вломился в святилище Господне и воровскими руками украл священные сосуды? Не ты ли внес пожар в наш богобоязненный город?; Не ты ли обрушил пороховую башню на головы добрых христиан? руками). Страшные, страшные злодейства, громко вопиющие к небу и ускоряющие страшный суд, созрелые для возмездия, для последних звуков призывной трубы…