«Карл Моор считает себя примирившимся с небесами, двадцатилетнее счастье убаюкало его, и он уже не боится, что оно может изменить ему. Он сделал за это время много хорошего, утешал несчастных, был благодетелем окружающих. Он живет в чужой стране и вспоминает о прошедшем, только как о тяжелом сне. В течение долгого промежутка ничто не напоминало ему об отдаленной эпохе его жизни. Об этом он разговаривает с верным Швейцером и тем пробуждает задремавшую Немезиду. Между тем у Швейцера уже есть причины опасаться разных осложнений и он делает графу намек на это; граф не придает значения его словам. Швейцер любит его так же, как в былые времена, и охотно избавил бы Моора от всякой неприятности. Брак его дочери с графом Диссентисом стоит теперь для него на первом плане». На другом листочке Шиллер начинает совсем иначе.
«Карл Моор – жених. Он должен вступить в брак с единственной дочерью графа Диссентиса, который связан с ним обязательством величайшей важности. Несколько лет, отделяющих его от грустного прошлого, счастливое настоящее, сила красоты и любви дали мир его душе; он начинает верить в возможность счастья. Все любят его в доме графа, только сын графа»… Далее Шиллер не продолжал. Должен ли был и тут появиться на сцену дух Франца – очевидно не было ясно самому Шиллеру[6].
Свояченица Шиллера сообщает, что во время работы над «Теллем» в 1803 г. Шиллер неоднократно думал о второй части «Разбойников». На этот раз она складывалась в его воображении опять по совершенно новому плану. «Нужно выдумать», писал он, «трагическую семью вроде рода Атрея или Лая, которую судьба преследовала бы без пощады. Для такого изображения человеческой судьбы в её всеобщности (in seiner Allgemeinheit) – самая подходящая местность – берега Рейна, где многие знатные роды были свергнуты революцией с вершины счастья и легко могли под влиянием превратностей судьбы, показавшей им оборотную сторону жизни, сбиться с прямого пути».
Здесь мы не замечаем уже и следа прежнего стремления показать невозможность личного счастья даже для раскаявшегося преступника, здесь другая мысль, которая в то время уже была осуществлена поэтом в «Мессинской невесте».
Так в течение всей его жизни преследовал Шиллера призрак второй части «Разбойников», которая должна была заключать разрешение этических вопросов, поставленных в первой. Она, действительно, была призраком, так как заключение первой части удовлетворяло самым строгим нравственным требованиям, и вторая часть должна была основываться на том, что Карл Моор по какой-нибудь причине не привел в исполнение своего намерения – отдаться в руки правосудия.
III. Подражания «Разбойникам»
В своем предисловии к изданию «Разбойников», писанном весною 1781 года, Шиллер выражает опасение, что многие превратно поймут его, увидят защиту порока там, где он ведет с ним борьбу, и собственную глупость взыщут на бедном поэте, который может ждать от публики всего, кроме справедливости. – Последствия показали, что опасения Шиллера были не безосновательны. Некогда поклонники Вертера «простреливали свои пустые головы» (Minor); теперь разбойничий романтизм забушевал в юных умах. В Лейпциге «Разбойники» были запрещены, так как уже после второго представления в театре и в самом городе была совершена масса краж, и магистрат стал опасаться, как бы лейпцигские студенты не составили разбойничьей шайки. – Из Швабии и Баварии приходили известия о школьниках, составлявших кружки с целью побродить по свету в качестве разбойников. – Г-жа Ла-Рош, с которой Шиллер впоследствии познакомился в Мангейме, сообщает об одном баденском бароне, который хотел стать во главе разбойничьей шайки; первыми подвигами его и его сообщников должны были быть похищение одной молодой дворянки, поджог дома и безжалостное умерщвление всех тех, кто отважился бы его преследовать. Гораздо характернее сообщение аббата Фрика, рассказывающего о красивом молодом юноше, члене почтенной семьи, который разбойничал в окрестностях Страсбурга и был колесован 3-го октября 1783 года. Перед казнью он написал письмо, в котором говорил, что чтение дурных книг совратило его с пути добродетели. Для многих современников Шиллера не было никакого сомнения в том, что под дурными книгами подразумевались именно Разбойники.
6
Изо всех этих обрывков видно, что Шиллер уже оставил мысль об одноактной пьесе, о которой он писал Кернеру в 1785 году.