Гримм. Не беспокойся; не встанет.
Швейцер (отходит от него). Да! он не радуется. Он мертв, как крыса. Ступайте назад и скажите атаману: «он умер!» Меня же он более не увидит. (Застреливается).
Вторая сцена
То же местоположение, как и в последней сцене предыдущего действия.
Старик Моор сидит на камне. Разбойник Моор стоит перед ним.
Разбойники там-в лесу.
Р. Моор. Он нейдет! (кинжалом о камень, так что сыплются искры).
Ст. Моор. Прощение да будет его наказанием; моя месть – удвоенной любовью.
Р. Моор. Нет, клянусь моей раздраженной душою, этого не будет! Я не хочу этого. За пределы вечности он должен влачить за собою свое злодеяние. Зачем же бы я его убивал?[57]
Ст. Моор (заливаясь слезами), О, дитя мое!
Р. Моор. Как, ты плачешь об нем у этой башни?
Ст. Моор. Сжалься! о, сжалься! (В отчаянии ломает руки). В эту минуту судят моего сына!
Р. Моор (с испугом). Которого?
Ст. Моор. Что значит твой вопрос?
Р. Моор. Ничего, ничего.
Ст. Моор. Ты насмехаться пришел над моею горестью!
Р. Моор. Предательская совесть! Не обращайте внимания на слова мои.
Ст. Моор. Да, я мучил сына, и сын меня теперь мучит; это перст Божий. О, Карл, Карл! если ты носишься надо мною в одежде мира, прости меня! о, прости меня.
Р. Моор (быстро). Он вас прощает. (Спохватившись). Если он достоин называться вашим сыном – он должен простить вас.
Ст. Моор. О, он был слишком: прекрасен для меня! Но я пойду к нему навстречу со своими слезами, со своими бессонными ночами и мучительными грезами; я обниму его колени и закричу, громко закричу: «я грешен перед небом и тобою! я не достоин называться отцом твоим!»
Р. Моор (растроганный). Так вы его любили – вашего другого сына?
Ст. Моор. Бог тому свидетель! О, зачем послушался я коварных советов дурного сына? – я был бы счастливейшим отцом между отцами всего человечества. Возле меня цвели бы дети, полные надежд. Но – будь проклят этот час! – злой дух вошел в сердце моего второго; сына; я поверил змее – и потерял обоих. (Закрывает лицо руками).
Р. Моор (далеко отходит от нею), Навеки!
Ст. Моор. О, я глубоко чувствую то, что мне раз сказала Амалия! Дух мести говорил её устами: «Напрасно станешь простирать руки к сыну; напрасно захочешь уловить горячую руку твоего Карла: он никогда не будет стоять у твоей постели!»
Р. Моор (отворотившись, протягивает ему руку).
Ст. Моор. Если б это была рука моего Карла! Но он лежит в тесном дому, спит непробудным сном; он не услышит никогда голоса моей горести. Горе мне! Умереть на чужих руках… без сына, без сына, который бы мог закрыть мои глаза…
Р. Моор (в сильном волнении). Теперь настало время! (Разбойникам). Теперь оставьте меня. Но разве я могу возвратить ему сына? Нет, я этого не сделаю.
Ст. Моор. Что, друг мой? что говоришь ты там?
Р. Моор. Твой сын… (чуть внятно). Ты прав, старик, – твой сын погиб для тебя навеки.
Ст. Моор. Навеки?
Р. Моор (с ужасающей тоской смотрит на небо). О, только теперь не дай ослабнуть душе моей! только теперь поддержи меня!
Ст. Моор. Навеки, говоришь ты?
Р. Моор. Не спрашивай меня более. Да, навеки.
Ст. Моор. Незнакомец, зачем освободил ты меня из башни?
Р. Моор (про себя). Что, еслибы я похитил теперь у него благословение? – украл бы его, подобно вору, и потом убежал с этою божественною добычей? Отцовское благословение, говорят, навеки нерушимо.
Ст. Моор. И мой Франц также погиб?
Р. Моор (бросается к ногам его). Я сломал запоры тюрьмы твоей: благослови меня!
Ст. Моор (с горестью). О, если б ты пощадил сына, спаситель отца! Видишь ли: Божество не устает в милосердии, тогда как мы, ничтожные черви, отходим в вечность вместе с своим гневом. (Кладет руку на голову разбойника). Будь так же счастлив, как был сострадателен!
Р. Моор (встает тронутый). О, где мое мужество? Мускулы мои ослабли: кинжал валится из рук.
Ст. Моор. О, как божественно, если братья живут согласно, божественно, как роса, падающая с Гермона на горы Сиона[58]. Постарайся заслужить это наслаждение, молодой человек, – и ангелы неба будут греться в твоем сиянии. Мудрость твоя да будет мудростью седин, а твое сердце да будет сердцем невинного детства!
57