Он показал на свой карабин. Каид заговорил:
— Если не пойдете, я расскажу жандармам все, что про вас знаю. Аллаху все ведомо, он знает, что каждому из вас есть в чем себя упрекнуть. Украл яйцо, иголку, курицу, барана или быка — все едино, за все полагается тюрьма. Я напущу на вас судебного пристава, и уж он возьмется за вас, отберет урожай, скотину. А жандармы, вот эти самые, отправят вас на каторгу. Лучше уж разделаться поскорее с теми, и дело с концом. Окружим их. Они как в мышеловке.
Жандармы спешились и тоже, в свою очередь, взялись за крестьян, подталкивая их штыками в спину.
— А ну, вперед! — приказывали они.
— Вперед! — орал каид. — Бессовестные псы! И чтобы я вас больше не видел у моего амбара!
Крестьяне выглядели теперь совсем иначе. Некоторые были ранены. Они продвигались вперед, искоса поглядывая на жандармов, шедших следом за ними. Они пожалели, что явились сюда, что набросились на горстку людей, которые ничего им плохого не сделали и ничем перед ними не могли похвастать, больше того, были такими же бесправными, как они. Увидев, как те сражались, не щадя жизни, они все в глубине души желали им удачи. Крестьяне продвигались так медленно, что жандармы, раскрасневшись от злости, открыли пальбу. Пули градом сыпались на маленькую группу людей. Жандармы стреляли из автоматов. Конца этому, казалось, не будет. Мятежникам пришлось укрыться за скалами.
— Они опять идут. На этот раз с жандармами. Будьте готовы.
Новая автоматная очередь с более точным прицелом раздробила скалы. Как смерч, закружили осколки, угодив старику и Омару прямо в лицо. Когда они подняли головы, Хасан увидел, что кровь течет у них по лбу и по щекам. Побледнев, он кинулся осматривать раны старика.
— Пустяки, — сказал тот. — Это всего лишь осколки.
Омар перепугался, увидев на себе кровь.
— Они в меня попали! — твердил он, весь дрожа. — Они в меня попали!..
И если бы не Лахдар, который силой удержал его, схватив за талию, он вскочил бы на ноги под огнем жандармов.
— Пустяки, — успокаивали его остальные. — Дай-ка посмотреть.
Лахдар вытер кровь рукой и осмотрел раны.
— Пустяки, — подтвердил он. — Только осколки. Болеть будет сильно, но это не опасно. Кровь уже застывает. Скоро перестанет течь. Заряжай ружье. Они идут.
Пальба с новой силой возобновилась с двух сторон. Крестьяне попрятались под деревьями, отказываясь идти вперед. Жандармы надрывались от крика:
— Стадо баранов, жалкие трусы! Пойдете вы, наконец, или нет?
Они принялись колотить крестьян прикладами.
— Жаль, что их не достанешь, — сказал старик.
Вдруг на самом гребне за деревом показался жандарм. Видно, он хотел точно установить место, где укрылись мятежники. В руках у него что-то было.
— Наверное, граната, — сказал старик, неторопливо прицелился и нажал на спусковой крючок. Жандарм рухнул наземь. Граната взорвалась. Земля задрожала, и с оглушительным грохотом взметнулось облако пыли. Жандармы прекратили огонь и бросились к своему товарищу. Еще двух жандармов ранило в ногу. «Ай-ай!» — стонали они, корчась от боли. Когда старик выстрелил, жандарм, державший гранату, упал на нее. Взрывом его разнесло на куски. Жандармы в ужасе заметались, ничего не видя вокруг. Воспользовавшись этим, крестьяне тут же разбежались.
— Что случилось? — спросил оглушенный Хасан.
— Это наш шанс. Бежим! — приказал старый Усач.
Они стали пробираться ползком между скал по направлению к деревьям, оставленным крестьянами.
— Если доберемся до леса, — сказал старик, — ступайте на север. Лес там такой густой, что никто вас никогда не найдет.
Они уже почти достигли деревьев, когда лавина огня снова обрушилась на них. Пули свистели и впереди, и позади, и рядом. Их прижало к земле. Хасана ранило в руку, кровь лилась из сквозной раны. Его подташнивало. Старик полз, оставляя за собой кровавый след. Лахдар не шевелился, изрешеченный пулями. В тот момент, когда Омар сделал последний прыжок, чтобы добраться до леса, его задела пуля, и он со стоном покатился в чащу. Жандармы продолжали стрелять наугад. Как только они оказались под прикрытием деревьев, старик, едва переводя дух, прислонился к стволу.
— Только мы уцелели. Да ты, я вижу, тоже ранен, — сказал он Хасану. — А ну-ка покажи!
Побледневший Хасан присел рядом с ним. Теперь он чувствовал боль. Старик перевязал ему руку, размотав свой тюрбан, и, глядя на него с нежностью, отеческим тоном сказал: