– А ежели они в свейскую землю рванут? – допытывал словоохотливого стрельца Прохор. – Тогда тоже поймают?
– До свейской земли еще добраться надоть! Путь-то неблизок, только богатому человеку под силу. А эти что? – Стрелец с презрением кивнул на избенку. – Голь да шмоль сиволапотная! Не, такие к свеям не побегут.
Озадаченный услышанным, Прошка повернулся и медленно направился обратно. Интересно, куда могли побежать Митька и Василиска? Может быть, во-он в тот дальний лес? Или в ту рощицу? А еще рядом урочище, ручей, болото. Недаром говорят, у беглецов сто дорог. Однако это только до холодов, до первого снега. Да и летом в пути чем-то подкрепляться надо. Ну, рыба, само собой, может, дичь – тетерев там, глухарь. До зимы в лесах продержаться можно – а дальше? Без теплой одежки, без жилья – пропадешь, сгинешь. Хотя, с другой стороны, пустошей сейчас много – такие уж невеселые времена. Отыскать в глухомани избенку, подлатать – провести зиму. Пока кто-нибудь дым не увидит. А потом наведаются пристава: кто вы, отроче, да откуда? А не вы ль служек введенских изобидели и от монастырского тягла бежали? Не вы? Ой ли… А ведь по всем приметам – схожи…
– Не было, говоришь, шомушских? – Хозяин, Платон Акимыч, недоверчиво посмотрел на поникшего головой Проньку. – А может, все ж таки были, да ты проспал? Ух, балбесина!
Отвесив проштрафившемуся молотобойцу увесистый подзатыльник, Платон Акимыч несколько успокоился и задумчиво потеребил бороду:
– Ин ладно, завтра с утреца поедете с Федотом за крицами к Козьме, в Сарожу. Знаешь Козьму-то?
– Знаю, батюшко, – радуясь, что буря миновала, кивнул Прохор. – Чернобородый такой, по осени на усадебку заезжал.
– Вот-вот, к нему и поедете. Купите криц, Козьма-то – по ним мастер, ну и там поспрошаете, буде кто из сарожских уклад предложит, возьмите и уклад – да только глядите, чего брать будете.
– Уж погляжу, Платон Акимыч, не изволь беспокоиться! – Пронька зачем-то перекрестился.
– Зря-то рожу не перекрещивай, – ухмыльнулся хозяин. – С Устином-ковалем да с подмастерьями поедете, да еще дед Федот, о двух возах. Смотрите токмо осторожнее, возы мне не ушатайте.
– Да сладим, батюшко!
– Сладим… – Платон Акимыч заворчал. – Ты уж мне сегодня сладил… Почитай, цельный день шатался незнамо где.
– Так ведь крицы искал…
– Искал он… Я уж без тебя нашел, в Сароже… Постой. – Хозяин вдруг осекся. – А ты у кого про крицы спрашивал?
– Да у многих. – Прошка махнул рукой. – По всему торжищу шлялся. Исподволь этак про шомушских выпытывал, они ж чаплинские, не наши…
Платон Акимыч вдруг упер руки в бока и густо, со смаком захохотал.
– Ой, уморил, – сквозь смех проговорил он. – Не наши, говорит, шомушские. А сарожские-то, что, наши, что ли?
– И правда! – До Проньки наконец дошло, на что посылает его хозяин кузниц. Причем не только его, но и расковочного кузнеца Устина с подмастерьями, и деда Федота… Сарожские-то укладники с кричниками на Синезубовых работали, то ж семейство известное. А вот Козьме, видать, платили не очень, либо подзаработать еще захотелось – видать, утаил крицы-то да решил запродать Узкоглазову, с чем наверняка и прислал своего человечка. И ведь как вовремя! Вот и объяснение тому, что хозяин сегодня не больно-то злился. Однако с Козьмой этим, опасное дело. А ну как прознают Синезубовы? В обитель зачнут жаловаться, судному старцу. А то и проще поступят – не говоря худого слова, пошлют людишек на сарожскую дорожку, а уж там… Мало ли убийств случается в окрестных лесах? Разбойных людей в нынешние времена много.
– Что, страшно? – Посмотрев на Проньку, хозяин вновь хохотнул. – Не боись, вам, главное, туда незаметно доехать. Выйдете засветло, с купцами московскими, типа и вы с ними. Хозяин, мол, Узкоглазов, одну кузню решил продавать, а лишних людишек – вас – в Тойвуйский погост отправил, за кожами.
– А возьмут нас с собой московские?
– Возьмут, – хмыкнул Платон Акимыч. – Все уж договорено с ними, одна малость осталась… И эту малость тебе, Прошенька, ладить!
Хозяин бросил на него такой жутковато-разбойничий взгляд, что Прохор вздрогнул. Чего еще попросит от него батюшко?
Платон Акимыч начал издалека, увел Проньку со двора в избу, в верхнюю, на подклети, горницу, с широким слюдяным окном в свинцовой раме, усадил на лавку напротив стола, самолично налил в стеклянный бокал романеи. Ой, не нравилась Прохору подобная ласковость, ой не нравилась!
Силясь, выхлебал полбокала, так и не почувствовав вкуса вина, все ждал подвоха. А хозяин не торопился, сидел, ухмыляясь, перебирал на животе четки. Наконец начал.
– Один ты, Проня, сиротинушка. – Узкоглазов притворно вздохнул, напомнил: – Кабы не я, так сгинул бы.
– За то век буду за тебя Бога молить, Платон Акимыч, – перекрестился на икону в углу Прохор. – За доброту твою, за приветие.
– То так, – степенно кивнул владелец кузней. – Пригрел я тебя, хлеб-соль дал. Всегда ты, Проня, сыт, всегда при деле. Так?
– Истинно так, батюшко!
– Ну, а раз так… вот тебе поручение. Слушай внимательно, а как лучше сладить – про то сам думай.
Пронька затаил дыхание.
– Пойдешь севечер к реке, к обрыву, что у обительской тони… Знаешь место-то?
Молотобоец кивнул.
– Затаишься там в кусточках, будешь ждать знака… Ведаешь ли, как утица селезня подзывает?
– Слыхал – кря-а, кря-а.
– Ну вот, как услышишь три кряка – так скоренько выскакивай из кустов и бей с размаху в скулу того, кто по тропинке идти будет. Да так ударь, чтоб тот, кого бьешь, в реку с обрыва свалился.
– Ой, батюшка! – услыхав предложенное, Прохор вдруг не на шутку испугался. – А ну как смертоубийство выйдет?
– А ты уж думай. – Платон Акимыч нехорошо прищурился. – Бей так, чтоб не вышло. Главное, чтоб он в реку свалился, – а уж там, чай, не утонет. Ну, понятна задачка?
– Да уж понятна, – со вздохом откликнулся Прохор и тряхнул рыжеватыми кудрями. – Хоть и не по мне такое дело, но уж для-ради тебя, Платон Акимыч, что хошь слажу!
– Ну, вот и молодец! – Хозяин довольно осклабился и подлил в бокал романеи. – Пей, пей, Проша. Чую, еще не раз с тобой хорошего винца попьем. Да ты не думай, человечишко тот подленький, гнусный – за чужими женками приглядывал, вот и решили его проучить, тут и про тебя вспомнили – боец кулачный ты славный, – пришли ко мне, упросили, а уж я думал-думал да согласился. Ну как хорошим людям не угодить?
Прохор чего-то не понял. Вроде бы сначала про московских купцов разговор зашел, мол, что-то для них сделать надо, а тут вышло, что вроде и не для них вовсе, так, для каких-то «людей хороших». А, ладно, пусть и нехорошее дело, а все ж не смертоубийство, стукнуть легонечко, чтоб только с обрыва – кувырк, и пускай себе плавает.
– Ну, вот и славно, – подвел итоги Платон Акимыч. – Иди себе с Богом, а сразу после вечерни и подходи к реке-то. Да смотри, кого попало не бей, сперва дождись кряка.
Поклонившись, молотобоец вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
– Ну, вот и хорошо, – прошептал про себя Узкоглазов и, покосившись на икону, потянулся к бокалу. Хапнул единым махом, закряхтел… – Может, и зря так с парнем делаю, – пробормотал угрюмо. – Ну да деньги и связи – они по нонешним временам вещь не лишняя. А вот едоки – совсем даже наоборот. Ну а не выйдет ничего – тоже неплохо, привяжу кровью, вместо пса цепного мне будет. Прав Акинфий-гость – этакому молодцу можно не только кувалдой махать. Мечом – оно куда как сподручнее!
Место на берегу Прохор отыскал сразу. Вот он – обрыв, вот – тропа, а вон, на реке, тоня. Загородки, садки, сети. Спрятался, как велено, в кусточки, затаился и принялся ждать. Чтоб не скучно было и не заснуть невзначай, стал в звуки посадские вслушиваться да представлять: а что это там происходит? Вот где-то на ручье залаял пес – видать, почуял кого-то. На Романицкой улице истошно завыла баба – наверное, муж бил, за дело или так, для порядку. За кустами, на дороге, слышались голоса и скрип тележных осей – возвращающиеся с торжища крестьяне из ближних деревень – Стретилова, Кайваксы, Шомушки – бурно обсуждали прошедший день. Ругали какого-то Миколу-весовщика да поминали лихом монастырских старцев. Вот замычали коровы – пора доить, вот снова залаял пес… нет, два… сначала один, потом другой, ясно – сучка с кобельком перекликаются. А вот… А вот и шаги! Пронька едва не пропустил, как где-то рядом три раза крякнули, и тут же зашуршали кусты на тропке. Изготовился… Из-за деревьев показалась фигура в рясе, свернула к реке, к тоне… А Прошка уж тут как тут – ка-ак зарядил с левой! Прохожий даже вскрикнуть не успел – так и полетел кубарем с обрыва в реку, только брызги кругом. Прохор, после того как ударил, тоже к обрыву кинулся, высунулся из-за кустов – увидал, как ходко плывет к берегу поверженный в реку незнакомец. Впрочем, какой незнакомец? Прохор узнал – светло еще было – Ефимий то, монах с таможни. Так вот, значит, на кого он руку поднял? На человека Божьего! Хотя хозяин, Платон Акимыч, говорил, что человек тот – подлец, каких мало, да еще вязался к чужим женкам. Это монах-то? Хотя, конечно, всякого народу хватало в обители. Иные чернецы поклоны бьют да Господа молят, а иные и во все мирские дела лезут. Ефимий-то, кстати, на посаде считался честным, однако Платон Акимыч другое говаривал. И все равно, хорошо хоть, выплыл таможенник. Ну, видно было, как плыл…