— А я вас в Останкино ищу, — улыбнулся офицер. — Вы что — телефоны поотключали?
— Что-то случилась? — Тамара действительно отключила мобильник, потому как очень не любила, когда официальные лица тревожили ее в неофициальное время.
— Случилось, — с доброй чекистской усмешкой подтвердил гость. — С вещами на выход!
— То есть? — режиссер тревожно приподнялся из-за стола.
— Мне приказано срочно доставить вас в спецгостиницу. Президентский поезд отправляется завтра в восемь утра. Ожидать вас никто не будет. Утренние московские пробки, всякие форс-мажоры… да и состояние может быть не располагающим к раннему подъему.
— А аппаратура? — напомнил Виталик. — Там же на два микроавтобуса!
— Уже все доставлено, — корректно молвил офицер. — Так что расплачивайтесь и идите на улицу. Брать с собой спиртное категорически запрещено.
— А пиво наутро можно взять? Без пива я умру!.. — нашелся оператор, однако сотрудник Федеральной Службы Охраны показательно проигнорировал его вопрос.
— Машина ждет вас у входа. После долговременной служебной командировки вас всех обязательно доставят по домам, — добавил офицер и улыбнулся старой чекистской шутке.
В спецгостинице Тамара Белкина спала плохо. То ли потому, что всегда не могла сразу заснуть новом месте, то ли потому, что недопила свою норму. Заснула она лишь к утру. Ей снились сюрреалистические попугаи, порхающие с ветки на ветку у кремлевской стены в районе Александровского сада. Во сне телеведущая ласково убеждала их, что Че Гевара — это иноверец и инородец, а ей самой совершенно нечего делать в железнодорожной поездке по стране, на что самый наглый попугай клюнул ее в голову и прокричал голосом генерала Муравьева: «Продали Россию!..»
* * *Каждый местечковый фюрер мнит себя спасителем человечества или, как минимум, своей многострадальной родины. Артур Карташов также считал себя спасителем, однако мысли этой старался не озвучивать — даже среди ближнего окружения. Тем более, что слова о его мессианской и богоносной роли то и дело проскальзывали в лексиконе этого самого окружения.
Огромный бетонный бункер в цоколе жилого дома невольно воскрешал в памяти военную кинохронику «Падение Берлина». Правда, вместо свастик и рунических эмблем «SS» стены украшали обтрепанные плакаты эпохи культа личности, хоругви с Георгием Победоносцем и кумачовые растяжки с надписями, клеймящими позором американский империализм. Особое внимание обращала на себя карта «Нового Третьего Рима», в которой территория РФ простиралась от Гибралтара до Сингапура. Несомненно, таковой Артур Карташов видел подданное ему государство в обозримом будущем.
Сидя за столом, устланным бордовым плюшем, он шелестел клавишами ноутбука — просматривал электронную почту, каковой, как всегда, было немало. За этим занятием и застала его Нина Чайка — мужеподобная женщина неопределенного возраста, с немытой коротко стриженной головой и нервным взглядом. Короткая скрипучая кожанка сглаживала и без того плоскую грудь, навевая подсознательные мысли о бронепоездах и комиссарах в пыльных шлемах.
— Товарищ Артур, — дождавшись, когда Карташов закончит чтение, Чайка по-мужски откашлялась в кулак и, подойдя к столу по алой ковровой дорожке, продолжила с дружелюбной укоризной: — Вы слишком много работаете и совершенно не заботитесь о своем здоровье. Западные компьютеры очень вредны для глаз. Если не вы — кто будет спасать нашу многострадальную родину?
— Раньше думай о Родине, а потом — о себе, — цитатой из комсомольской песни 70-х ответил Карташов. — Ты откуда приехала?
— Из Подольска.
— Что там?
— Наша первичная ячейка совершила налет на пункт сдачи стеклотары.
— Зачем? Это же не гастроном…
— Пустые бутыли незаменимы для приготовления «коктейля Молотова». Который, в свою очередь, пригодится нам для борьбы с империалистами.
— А что в Наро-Фоминске?
— Амнистированные преступным режимом соратники приступили к агитации населения. Пока — мирными средствами.
— Что у серпуховских ребят?
— Готовятся к нападению на «МакДональдс». Хватит кормить русский народ американской жвачкой!
Карташов устало взглянул на Чайку. Несмотря на показательную преданность, эта соратница всегда вызывала у него смутную тревогу. То ли слишком трескучими фразами, напоминающими передовицы «Правды» конца тридцатых, то ли безумным взглядом темных глаз.