ОМОН попытался преградить путь к Мавзолею.
– Предатели! – закричал Карташов. – Прислужники продажной клики! Позор!
В шеренгу милиционеров полетели камни. В щиты ударили обрезки арматуры. Наконец восставшим «удалось» прорвать строй предателей. ОМОНовцы, рассыпавшись, позорно удирали к ГУМу, теряя по дороге щиты, дубинки и шлемы. Карташов торжественно возложил венок у стены Мавзолея.
– Снято! – крикнул оператор, пройдясь камерой по разбросанной на брусчатке ментовской экипировке.
– Перекур, – объявил политехнолог.
Статисты, восставшие и омоновцы, мирно сошлись, делились огоньком. Карташов тем временем уже взбирался на Лобное место. Оператор примерялся с камерой. Он прислонил сложенный штатив к парапету.
– Сделаем так, – советовал Виталик. – Пусть он выступает, а я буду обходить возвышение с камерой на плече. В движении красиво получится. Современный зритель не любит статичных кадров. Все привыкли к клиповой эстетике.
Тут же сделали небольшую репетицию, и Чернявский дал добро на продолжение съемок. Телевизионщики быстро втянулись в работу, стараясь не задумываться над тем, для чего впоследствии пригодятся эти съемки. Режиссер даже порозовел и помолодел лицом:
– Ну, Тамара, кто еще снимал постановочное кино с массовкой на Васильевском спуске? Михалков и я. А на Красной площади вообще никому до нас снимать не разрешали! В историю войдем. Я еще подышу на «Оскара».
– Я себя другим утешу, – Белкина нервно докурила сигарету. – Всякое искусство абсолютно бесполезно, как сказал Оскар Уайльд.
Карташов тем временем, стоя на Лобном месте, возносил над головой руку с зажатой в ней кепкой и выкрикивал:
– Мы дали им первый бой! Но они вернутся с подкреплением!.. Дадим отпор! Да здравствует!..
Из-за ограды собора показался пожарный водомет, за ним, как пехота за танком, следовала милиция. Тугая струя воды ударила по «восставшим». Пару человек буквально утащило по брусчатке, остальные дружно ухватили друг дружку под локти и затянули «Интернационал». Виталик перевел объектив на Карташова. Режиссер дал сигнал водителю водомета. Жерло брандспойта пошло вверх, вода окатила Карташова, но он мужественно держался на ногах, подпираемый сзади соратниками.
Потом снимали, как группа карташовцев прорвалась к пожарному водомету сзади и забросала его бутылками с зажигательной смесью. Потом уже не снимали, как тут же водомет быстренько погасили пожарной пеной, даже краска не успела отшелушиться.
– Перерыв, – смилостивился Чернявский, посмотрев на закопченную массовку. – А потом переходим на Васильевский спуск снимать штурм ворот.
Белкина свернула сценарий в трубочку, отдала режиссеру и пошла к видневшейся у самого откоса под кремлевской стеной кабинке биотуалета.
– Томка, ты куда? – крикнул оператор.
– Дурак! – только и сказала телеведущая.
Двое омоновцев вопросительно посмотрели на Чернявского: мол, не стоит ли «сопроводить». Тот, как интеллигентный человек, отрицательно качнул головой. Все равно весь периметр надежно оцеплен – не ускользнет, да и кабинка на виду.
Тамара только успела закрыть за собой дверцу на защелку, как услышала настойчивый стук в заднюю стенку.
– Тома, это я, Клим, – прозвучало из-за зеленого пластика.
Белкина постояла с секунду, не веря своим ушам.
– Можно к тебе? – спросил Бондарев.
– Ты о чем? – прошептала телеведущая.
И тут же аккуратно прорезанная часть задней пластиковой стенки отвернулась, как форточка. За ней показалось лицо Бондарева.
– Привет.
– Ты откуда взялся?
– Поговорим потом, в более подходящем месте, – оборвал расспросы Клим, – ты должна будешь сделать следующее...
Объяснение того, что предстояло сделать Белкиной, не заняло много времени.
– Боюсь, – призналась телеведущая.
– А придется, – улыбнулся Клим.
– Не знаю, почему я тебя всегда слушаюсь? – Белкина кокетливо глянула на Бондарева.
– Однажды ты меня уже не послушалась, и в результате оказалась здесь. Я имею в виду Красную площадь и компанию, которая тебя окружает. Ладно, не буду мешать. Жду, – прорезанная форточка закрылась...
Уже сняли штурм сделанных из фанеры и досок Спасских ворот. ОМОН, прикрываясь щитами от камней, отходил, спасаясь в арке прохода. Пылающие створки захлопнулись. Ревущий мотором фронтальный погрузчик поднятым ковшом снес их, и толпа с развернутыми знаменами ринулась в образовавшийся проем.
– Вы сценарий у Эйзенштейна содрали, – без обиняков заявила Белкина политтехнологу. – Фильм «Штурм Зимнего» называется. При СССР его всегда как хронику показывали. Особенно часто использовали момент, когда матросы на кованные ворота взбираются.
– Ценю наблюдательность, – самодовольно заявил Глебаня. – Эйзенштейн – классика. И заметьте, Тамара Викентьевна, никакого штурма Зимнего Дворца на самом деле не было. Вот она, волшебная сила экрана!
– Но вы перестарались, – Белкина заметно нервничала. – Мы же не боевик снимаем, а репортаж из «горячей точки», в фильме не хватает личности Карташова. Все, что он говорил с Лобного места, предназначалось русскому зрителю. По-моему, он должен напрямую обратиться к Западу, адресно попугать его, глядя в глаза. Мол, раздуем пожар мировой революции, фонарей на всех хватит... Я уже придумала, как это должно быть снято.
Политтехнолог колебался, но предложение Белкиной запало ему в душу. В нем был резон.
– Мы и так идем с опережением графика съемок, вам удалось подобрать хорошую массовку, – льстила и дожимала Чернявского телеведущая. – А Карташов уникум, он способен произносить речи без всякой подготовки. Главное в его харизме не то, что он говорит, а как. Запиши его речь буквами – ерунда ерундой получится. Тут, как с поэзией, даже бездарный стих в авторском исполнении звучит убедительно.
– Вы и мертвого уговорите, – усмехнулся Чернявский. – В профессионализме вам не откажешь. Думаю, мы сработаемся с вами и после того, как новая власть укрепится в стране, – пообещал он.
– Урод, – проворчала Белкина, когда Чернявский отправился поговорить с Карташовым, и тут же бросилась к оператору.
Виталик перезаряжал камеру. Поскольку обе руки были заняты, отснятую кассету он держал в зубах. Отчего был похож на пирата, собравшегося перепрыгнуть на палубу словленного абордажными крюками судна.
– Слушай, – заговорщицки зашептала Тамара, – ты должен согласиться со всем, что я буду предлагать. Поддакивай, если не знаешь, что сказать.
– Зачем?
– Так надо.
– По-моему, ты слишком увлеклась съемками. Вспомни, что нам ни хрена не заплатят, и остынь. Надо себя уважать.
– Ты мне веришь?
Оператор пожал плечами.
– Иногда случается, что и верю. А потом жалею.
– Сделай ради меня, – и Белкина чмокнула Виталика в поросшую густой бородой щеку...
Карташов уже был готов обратиться к гнилому Западу – глаза в глаза. Тщеславие не позволяло ему отказаться от еще одной возможности позировать перед камерой.
– Надо снять вас так, чтобы отблески пожара полыхали на вашем лице, – суетилась Белкина, указывая на догорающую декорацию ворот Спасской башни. – Но не сам огонь должен оказаться в кадре, а намек на него, как предвестник мирового пожара. Отблески – вот символ. Вы же об этом будете говорить?
– И об этом тоже, – заявил Карташов.
– Не увлекайтесь, – посоветовал Глебаня, – речь нужна короткая и яркая, на одном дыхании. Согласно исследованиям, зритель теряет интерес к происходящему на экране через пятнадцать секунд.
– Декорации догорают, – вставил оператор, – поторопились бы.
Белкина благодарно взглянула на него и поправила наушник, через который слышала подсказки режиссера и оператора во время съемок.
– Начинаем, – она взяла в руки микрофон и отошла поближе к розовым кустам, росшим на склоне Васильевского спуска, от них к кремлевской стене поднимался откос. – С этой точки мы захватим и куранты на башне – самый узнаваемый на Западе символ России.