— Итак, Мельникова нет. Пошли, — не придет, наверное.
Прохладой и сумеречным покоем пахнуло на нас, когда вошли в вестибюль Дворца культуры, где на втором этаже, в агитпункте, временно размещался патруль. Красные повязки были придавлены толстым журналом графика дежурств, уже довольно измятым, с подвернутыми, замусоленными уголками.
— Забота чувствуется, — съехидничал кто-то.
Через несколько минут вышли мы на улицу в повязках на левой руке. Встречные приостанавливались, смотрели на нас, улыбались. У выхода из парка разделились на группы и разошлись по улицам поселка, договорившись через час-полтора встретиться вновь у Дворца культуры. Я ушел с группой Бородина. Улицы были оживлены, и мы невольно старались равнять шаг, держать голову прямо, будто надели военную форму. Возможно, мне только казалось, что мы так идем, но я действительно чувствовал себя подтянутым и стройным и шел какой-то неестественной, медленной походкой, и еще, наверно, потому, что наше дежурство не сорвалось, и мне не терпелось сказать об этом Василию, но я удерживал себя: «Зачем? И так все ясно».
Мы еще не дошли до Дворца культуры, как нам вышел навстречу Николай Червоткин, всплеснул руками:
— Где же вы пропадали? Я вас уже обыскался. Аж упарился весь.
— Задержали кого-нибудь? — не выдержал я.
— Ага, целую банду. — И засмеялся. — У Ерыкалина в квартире держим. Кусаются, черти.
— Где же повязка? — спросил Василий.
— Я же говорю — кусаются, всю повязку изгрызли, в клочья. Да пойдемте же скорее!
Предчувствуя какой-то подвох, мы поспешили за Червоткиным и вскоре уже входили во двор дома, в котором жил Михаил Ерыкалин. В палисаднике за широким столом сидели остальные; увидев нас, замахали руками: скорее, мол, чего вы!
И вот появилась бутылка водки, за ней вторая, быстро и ловко расставляла закуску жена Ерыкалина, и мы, заблудшие, как выразился кто-то, уже сидели вместе со всеми, плотно прижимаясь друг к другу, вокруг стола. Вспомнились слова Ивана Глухова, самого Василия, и мне хотелось что-то сказать, но, взглянув на Василия, на ребят, оживленных и разговорчивых, промолчал, да и сидевший рядом со мной Червоткин приостановил меня:
— Сиди, иш-шо наговориш-ша…
Вскоре стало шумно, жарко, табачный дым застилал глаза, но из-за стола никто не выходил, говорили о шахте, о себе, о комбайне, и вдруг я подумал, что все идет правильно, так, как надо, это и есть та самая обыкновенная рабочая жизнь. И уже видел, как подвыпивший Николай Червоткин обнимал Василия, кричал:
— Тамбовский мужик — крепкий!
А Ерыкалин, когда уже расходились, подавая Василию руку, сказал:
— Ты, Вася, не печалься. Дело с патрулем исправим. Но ведь сегодня у нас разговор был душевный, поближе мы стакнулись. А это — главное. Правильно я говорю?
— Правильно, Миша, — сказал Василий. — Очень даже оно правильно.
На другой день почти вся шахта знала о случившемся. Иван Глухов кричал:
— Я так и знал! По твоему настроению, Василий, это было видно.
— Да пойми ты, Ваня, — ласково успокаивал его Василий, — я ведь после такой встречи радостный хожу.
— Спасибочки, удружил! Он еще и довольный. Ну и ну! Ты что же, на партийном бюро это скажешь?
— И скажу. Именно это и скажу. Мне таиться нечего.
— Ох и путаник ты мой! — смилостивился Глухов. — Ничего, как-нибудь разберемся. Думаю, как-нибудь уладим это дело, а пока мне от парторга попадет на орехи.
— Так вместе пойдем.
— Ничего, я уж сам. Подумай лучше о субботнике. Да смотри, в шахте пьянку не устройте. А то ведь и такое станется.
— Такого больше не будет. Слово даю. Верно, Коля?
А вечером, когда я пришел к нему, он сказал:
— Только что был у меня Мельников, извинялся. И знаешь, о чем он меня попросил? Попросил, чтоб я его в обиду не дал. «Зашпыняли, говорит, ребята меня до основания. Проходу не дают». Теперь мне ничего не страшно.
— И не волнуешься?
— Волнуюсь, еще как, но уже не страшно. Уверенность есть, что все в порядке будет. Пойдет комбайн. Подожди, мы еще и до рекорда доберемся.
Через неделю Василия Бородина приняли в партию, и в тот же день, хоть и не верилось в это, бригада наша проехала половину лавы, что по тому времени было уже настоящей победой.
— Эй, чего там! — закричал Валыш и помчался вниз, на погрузочный пункт, узнать, почему притихли конвейеры. Не успел добежать — навстречу ему попался машинист шахтных машин, паренек лет девятнадцати, бледный, растерянный, тот самый, которого утром в кабинете защищал от нападок горного мастера Виктор Любимов.