— Цепь порвалась, та самая, в конвейерном. Я предупреждал…
— Ишь ты, вывернулся!
Но крика не было и ворчанья тоже: вероятно, брал вину на себя: «Знал, а понадеялся на кого-то», — и сразу же полез вверх.
— Выручай, бригадир, цепь оборвалась. — И снова подался вниз.
За ним молча побежал Василий, и так же молча, не сговариваясь, потянулись и остальные. И уже через минуту вся бригада растянулась на конвейере, стягивала цепь, срывала верхние рештаки, укладывала их вновь, и так до тех пор это шло, пока не уперлись в головку.
— Все, можно качать!
Я взглянул на часы — прошло десять минут. И знал, уверен был, что на следующий день никто и не вспомнит о том, что это была авария. Просто задержка — и все. «Молодцы, ребята», — подумал я радостно.
«Молодцы, ребята», — подумал я радостно и в то давнее утро, когда на восемьдесят девятой лаве только что стали налаживаться дела, но, как бывает всегда, неожиданно, вдруг, выступили валуны, и опять начались завалы, кумпола, сдавленные стойки, — одним словом, «поигрывала» лава не на шутку.
Как ее успокоить, если комбайн не идет: то бар зажмет, то затупятся клеваки или, хуже того, ломаются, как спички… Невеселые, в общем, дела начались. Спускаться даже не хочется, настроения нет и желания тоже, и улучшений не предвидится. Подтачивались добрые чувства, приутихли шутки Червоткина. «До каких пор?» — думал каждый.
Василий понимал: главное — выдержать, сохранить бригаду такой, какой она уже стала, — коллективом сильным и дружным. А как сделать это, не знал. Восполнял слова делами своими, все чаще слышала Михайловна: «Разбуди меня рано». Даже отругал однажды, когда решила она дать ему отдохнуть лишних полчаса. «Пусть поспит чуток, — подумала она, глядя на распластавшегося вниз лицом мужа. — Как лег, так и спит, не ворохнется».
И вот они, первые разговоры:
— Это Василий Иванович виноват. Расхвалил нас, до небес поднял. Цикловать можем! До рекорда добираемся. И что же? Хрен без масла, одна кутерьма.
«Надо, надо выйти из прорыва, — думал Василий. — Медлить дальше некуда, не дай бог, осядет лава — и тогда начинай все сначала, бригадир».
А тут еще смены стали менять, бывали дни, когда по целым часам сиживала бригада в прокуренной насквозь раскомандировке.
В тот день бригада вышла на работу к двум часам дня, а спустилась в шахту только в девятом часу. Получалось так, что непроспавшиеся ребята снова выходили в ночь.
«Хоть бы все было хорошо, хоть бы…» — умолял кого-то Василий, и по лицу его я видел, что уже ни о чем другом в эти минуты он не думал.
Но удачи не было, она ушла от них, исчезла. Опять комбайн без конца цеплялся за огнивы. Приходилось ему самому, — не был уверен, что кто-нибудь вдруг да пойдет молча, не обронив недовольное слово, — самому вырубать их. А затем «зажало» бар на низком, сдавленном месте, и снова простояли час. А время шло, хоть медленно, но шло, и снова вышло так, что не смогли за всю смену проехать и двадцати метров.
Уставшие, поднялись на-гора, наскоро помывшись, собрались в раскомандировке. За окном — ночь, в вестибюле погашены огни, горит свет только в коридоре да у них на участке.
Поднял трубку Василий, позвонил начальнику участка. Василий Иванович будто ждал, тут же подал голос, выслушал и тихо, но каждый слышал, сказал:
— Выходите с утра.
— Как это с утра? — Кто-то взглянул на часы: — Через пять часов?
— А когда же отдыхать? Вчера не спали, сегодня опять.
— Найдут людей, незаменимых нет.
— А ну, Василий, звони Котову: не согласна, мол, бригада — и баста.
Анатолий Гусев потянулся к трубке, сам решил позвонить, но Василий руку положил на его ладонь.
— Подожди, подумать надо.
— А чего ждать, чего? — не выдержал, закричал Анатолий Гусев. — Скажи нам, бригадир!
— Да, скажи нам, Вася, ждем.
Мы были несправедливы тогда к нему, будто он был в чем-то виноват, будто он должен был решить за нас, как нам поступить дальше. Не подумал никто, что ему куда тяжелее, чем нам. Даже лучший друг его Анатолий Гусев не сдержался, а что спрашивать с остальных? «Ведь правы же они все, — думал, наверно, в те минуты Василий. — Поднять трубку и позвонить Котову: пусть сам решает». Ждут ребята, и я жду: как поступит Василий, что скажет?
Ничего не сказал Василий, вышел из раскомандировки и лег в вестибюле на лавку. Ясно было, бригадир остается, пусть каждый решает, как ему поступить.
— Эх! — махнул рукой Ганин. — Цепь от электропилы возьмете в номере, а я домой пошел. Хватит, надоело. — И не оглядываясь заторопился из раскомандировки.