Секунду ничего не менялось, но эта секунда была такой длительной по протяженности, что я успел все оценить, но обдумать не мог: Эрг сказал правду, мыслить нельзя, можно только реагировать. Кажется, я понял почему: мышление могло принести вред, а реакции были лишь защитными механизмами.
Когда секунда истекла, был отдан приказ разбегаться кто куда и своими силами дезинсталироваться. Тачан бросил всю энергию, что успел собрать, и скрылся на пятом подуровне трубопровода, что выходил на поверхность туннеля и кровоточил пузырьками, красящими мир и сам шлюз в темные тона. Эрг разнес свои сущности по всему капилляру забора, где смог создать свою каверну, пробившую стены и упавшую в самый низ, на самое дно мироздания, а я последовал за Дарой, метавшейся по протяженности всего забора, отделявшего котел радости от шлюза.
В какой-то момент часть стены просела, открывая светящийся коридор, за которым ничего не было. Особо не раздумывая, она проскочила туда и чуть не закрыла за собой дверь, но во время меня увидела. Вместе мы спустились в штольню, откуда доносились странные мысли-слова, превращенные в образы, ничего из себя не представляющие и не несущие нагрузки. А потом, наращивая скорость, достигли пика кристаллизации. Кинжалы света впились в меня со всех сторон, не давая пошевелиться. Детерминированная личность снова становилась человеком миров периферийного типа…
В палате было темно и сыро. Створки рамы, стукаясь в порывах ветра, врывающегося в окно, издавали странный звук. Это словно наждаком проходишься по дереву: «сирф-сирф-сирф». А еще темнота не давала мне покоя, даже не было возможности видеть вещи вокруг. Это, если признаться самому себе, просто нарушение прав человека. Почему? Потому что покушение на право человека видеть всю обозримую реальность.
Я был уверен, что это палата. В больницах и поликлиниках есть такой отвратительный запах медицинских препаратов, который ни с чем не спутаешь. Вывести его тяжело, он въелся в стены, полы и потолки на всех этажах и во всех комнатах, он в душах больных и врачей, он плавает в воздухе. Нет, значительно больше: он сам воздух, мы дышим лекарством. И везде, где бы из лечебных заведений я ни был, этот запах устойчиво разлагал мои легкие, настойчиво поражал каждую клетку организма, давая понять, что вылечиться, дыша этой дрянью, нельзя. Я всегда хотел знать, что это за зловонный препарат плывет по коридором корпусов, но всегда забывал это сделать.
Когда эти мысли посетили мой чистый от потрясения рассудок, первое, что я сделал, это встал с кровати и наощупь попытался найти включатель. Кто-то заскулил совсем рядом. Я не успел испугаться.
— Сынок, еще очень рано… — просипел незнакомец. — У тебя нет трубки, которую в ухо вставляют?
— Нет… А вы не видели тут девушку. Примерно, метр семьдесят с длинными светлыми волосами?
В дальнем углу кто-то заерзал, потом зашевелился тот, кто спрашивал про трубку. Автомобиль, промчавшийся за окном, осветил на мгновение палату. Я увидел человека, чья голова была забинтована, а глаза завязаны платком.
— Последнее, что я видел, это как на меня киркой замахнулись…
Все ясно, травматологическое отделение. Тем более пора убираться, раз такое дело. Правда, одежды на мне не было, вероятно её забрали медицинские работники. Надо найти их и попросить одежду, до дома не так и далеко, хотя следует найти Дару. Пытаясь сориентироваться в трехмерном пространстве, я вычислил, где все-таки находится дверь, прошел немного вдоль стенки, слушая, как кто-то невидимый в палате стонал и кричал во сне, что у него из головы торчит шланг, по которому идет гной.
Тихо водя руками вдоль стены и двери, я нашел заветную ручку. Повернул. Свет, что был за дверью, не шел ни в какое сравнение с тем чудным аморфным сиянием, которое я ощущал в нексусе. Это было жесткое излучение, получаемое путем трения электронов об атомную решетку вольфрамовой спирали, а не тот божественный ливень из нексуса, которому нет объяснения.
Подставляя свою кожу и свои глаза под яркое, но не щадящее свечение, я вышел из палаты, закрыл за собой дверь и начал думать, что же делать дальше. Думать! Это здорово, ведь какое-то время думать мне нельзя было. Любое мышление могло изменить разные законы существования или еще чего-нибудь, не менее важного. Бездумные люди ущербны, ведь ими движут банальные эмоции или реакции, которые не всегда адекватны и не способны приносить пользу в перспективе: иногда бывают случаи, когда надо подавлять реакции, но потом получать результат. Этого в нексусе делать нельзя.