Пётр Колесников
Разбудите меня немедленно
– Включите! Свет! Нажмите уже кнопку! Свет!!!
Выключатель слева должен быть.... Пожалуйста… Один щелчок вверх..
Что ж так тихо!? Чтоб вас всех…
– Включите уже свет!
Теперь синяк будет…
– Гнилые ваши мысли что бы всегда жили в головах ваших детей! Да включите уже свет!
Лужа какая-то…
– Сыровато!
Тишина и темень – или я сразу оглох и ослеп? Где же я вообще? Язык во рту ворочается как булыжник стокилограммовый, аж дышать трудно.
– Руки хоть развяжите!
В дурке я что-ли? В смирительной рубашке?
Стены не мягкие, а как будто из пенопласта холодного, мнутся подо мной. Я конечно в них не бьюсь, но натыкаюсь.
Да что ж язык такой ватный, как подушка меж зубов?
Будто камни вокруг пластилиновые – давят на плечи и под рёбра, сжимают меня, растут как на дрожжах, дышать невозможно. Такое в детских лихорадочных снах приходило, когда температура под сорок. Может и сейчас кошмар?
Да почему же я в носках и вечно в эту лужу наступаю?!
– Опять сыровато!!!
Надеюсь, лужа не моя.
Руки под мышками и впрямь перевязаны, видимо я в клинике. Толкаюсь, протискиваюсь, может меня специально обложили какими-то штуками типа боксерских груш или мягкой мебели, чтобы я себе шею не свернул?
– Я вам сейчас всем покажу, как взрослых людей пеленать! Доктор!? Доктор!!!
Открылась дверь и кто-то вошёл. Почему я весь в диванах, как будто на полном мебельном складе, а ко мне кто-то спокойно шлёпает своими туфлями?
– Осторожно, тут сыровато…
Посетитель, не обращая внимания на мои предупреждения, продолжал наступать. Однако, приближаясь ко мне, шаги замедлились.
Шлёп, хлюп, шлёп… хлюп… Вляпался обеими!
– Мокренько…
Голос был женский и невысокий, на уровне моей груди.
– А где каблуки?
– Ваши?
– Ваши.
– Мне на работе неудобно.
– А мне в дурке обидно, что девушка ко мне не на каблуках. Хотя бы в халатике?
– А сикаться Вам не обидно?
– Это не мое, у меня штанишки сухие… да ладно?!
Меня понесло. До этого темное помещение вдруг засверкало хлопьями света разных оттенков, уши заложило звуками спотыкающийся пластинки и…
И тут я все увидел…
Меня перемотали до подбородка, лампа светит в глаз, подо мной какая-то полумягкая поролоновая подстилка, мне в нос смотрит тетка в белом и с повязкой в пол лица.
– Уаааа!
Мать моя, что за невнятность?!
– Уааа, уааа!
Я прям чувствую как у меня все лицо морщинами покрывается! Куда же делся мой катакомб с лужами и мебельным складом? Тетенька, отпустите, я хочу отсюда обратно.
– Ааа! Уаа!
Куда же?! Кто опять костры залил? Кто радио выключил?
– Верните акушерку! Не отнимайте детства!
Опять подушки какие-то, опять давят меня со всех сторон.
Что-то я подустал. Посплю немного…
– Сколько спим?
– Три часа с небольшим.
Сквозь густое какао сна чьи-то голоса.
– Чего это так разморило?
– Солнышко, текилушко… Третий день отдыхаем. Пообедали, опять же, плотненько.
Это вот женский голос сейчас был, тот, что без каблуков. А мужской чей – непонятно.
Лежу, еле мозгом пошевелить могу. Шуршит что-то рядом. Воздух такой знакомый, солоноватый. И ветерок. Море!
Приоткрыл пол глаза. Море, точно! Перпендикулярно моему горизонту его прибойная линия. Значит уже часа три пополудни. Вечереет.
– Люди!? Египет?
– Майорка, сэр!
Это безкаблучница, подруга моя, помню.
– Кто-то третий, отзовись!?
– Эй, кусок человека!
Опа! Что за карусель? Полетело мое тело, вертолёты начались.
…
– Отсчёт от десяти. Две секунды пауза между счетом. Возврат к единице. Готовность на ноль. Операция "Джин в бутылке", заключительная стадия круга номер сорок три. При повторе результата объект переводится на повтор. При удачном исходе приговор считать исполненным. Начать отсчёт!
– Десять! Девять! Восемь!
Что за бред? Я на столе, голый, и в рожу фары! Не связан, но даже моргнуть не могу.
–Семь! Шесть!
Почему подо мной сыровато?
– Пять! Четыре!
Мне семьдесят два и я осужден. Даже чего мне семьдесят два, я не знаю. А за что осужден – знаю.
– Три!
И это все уже не в первый раз.
– Два!
И не потому что в предыдущие разы все получилось хорошо.
– Один! Приготовить разряд! Удар! Ноль!
Ввысь взлетели ласточки, рябь пошла по гладкой пелене реки, эхом встрепенув листву на опушке леса. Зной, как свежее молоко, держал в себе этот полдень, не давая секундам продолжить свой бег. Слеза застыла не ее румяной щеке, не зная по кому плачет, оглядываясь по сторонам, вспоминала она те далекие дни. Как смотрели глаза в глаза, как думали о хорошем, как мечтали безнадежно и смеялись от безысходности. И пошёл снег…