– Его же смоет, волны-то какие! – воскликнул Артем.
– Гвоздями тюк-тюк. – Купец изобразил работу с молотком.
– Прибит, хочешь сказать? – понимающе кивнул господин посол. – А я скажу, что это не поможет. Еще скажу – иди туда, купец, и принеси сюда все сакэ из ящика.
Лицо купца исказила невероятно жалостливая мина. Так, наверное, должен выглядеть самый несчастный человек на земле. Наверное, именно с таким выражением лица купец выторговывал себе солидные скидки при заключении сделок.
– Я совсем не моряк, господин посол. Плохо стою, могу упасть в море. – Сложенными ладонями купец изобразил, как он это проделает.
Ему очень не хотелось выбираться на палубу, где царил разгул стихий.
– Иди, кому говорю! – повысил голос Артем. – И волоки все сакэ, какое есть. Еще раз говорю – все. Кому оставлять будем?!
– Я помогу, – вынырнул откуда-то пацаненок Ёсимунэ, но тут же был безжалостно ухвачен за ухо господином послом.
– Куда без команды! Я здесь решаю, кому куда идти, понятно, ученик? Смоет тебя первой же волной, и как мне потом смотреть в глаза твоему папаше-лесорубу? – неподдельно и горестно вздохнул Артем. – Ох и тяжело мне с вами! А ты, купец, иди, не стой, а то скоро совсем нельзя будет выйти.
Под скрип лестничных перекладин, принявших на себя немалый вес толстопузого купчины, Артем вспомнил, как еще в Осаке они с Садато обсуждали вопрос о найме слуг. Тогда они пришли к выводу, что пара человек не помешает, но их можно будет нанять в Китае. При их финансовых возможностях в этой стране они смогли бы нанять даже небольшую армию исполнительных слуг. На корабле же слуги вроде и ни к чему. Тогда они подумали так, но вот сейчас за сакэ вместе с купцом послать некого. Матросы надрываются на палубе, вконец вымотавшегося айна жалко, пусть отдыхает, заслужил. Не Хидейоши же или Садато посылать и уж тем более не самому же идти!
Артем опустился рядом с Омицу. Сообщить ей об отце? Он решил сделать это позже, а сперва хлебнуть сакэ. Не для бодрости, нет. Чтоб в голове прояснилось и немножко улеглись нервы.
Но мать его будущего ребенка сама заговорила о Такамори.
– Отец там? – спросила Омицу.
– Там, – ответил Артем, понимая, что она имела в виду.
– Он погиб?
Чуть поколебавшись, Артем решился сказать правду:
– Хидейоши говорит, что видел, как он погиб. Вот и все, что я знаю. Не понимаю, зачем Такамори вообще ввязался в схватку! Ведь он мог уплыть!
– Он так захотел, решил погибнуть в схватке с пиратами на этом острове, – сказала Омицу совершенно спокойно.
– Но почему?!
– Он так решил для себя, выбрал конец пути. Он всегда говорил, что сам выберет для себя конец пути. Это благо, говорил отец, самому выбирать для себя достойный конец пути.
Отец выбирает себе смерть по вкусу, дочь спокойно об этом говорит… Ох уж эти япошки. Иногда они искренне восхищали его, иногда вызывали дикое раздражение, а иногда заставляли думать, что за полгода, проведенные в Ямато, он в них так и не разобрался.
– Оденься, – услышал он слова Омицу и почувствовал, как она дотронулась до его мокрой груди, провела по ней ладонью. – У тебя штаны мокрые.
– Да, ты права! – Артем встряхнулся. – А есть во что? У меня осталась только парадная одежда. Кстати, где она? Наверху?
Омицу наклонилась, протянула руку и достала откуда-то из-за мешков с медью, от которых исходил малоаппетитный кисловатый запах, объемистый узел.
– Вот.
– Надо бы и айну во что-то переодеться, – вспомнил Артем. – Подумай, что бы такое ему найти.
– Так он айн?
– Он говорит, что айн.
«Что ж, – подумал Артем, без всякого стеснения стягивая штаны-хакама, промокшие до самой последней нитки. – Если мне доведется принять смерть, то встречу ее по русскому обычаю, одетый во все новое и чистое».
Купец-китаец вернулся вместе с Хидейоши и Садато, которые помогли ему донести кувшины с сакэ. Когда они откинули люк, в трюм пролилась изрядная порция морской воды.
– Это не сакэ, – сообщил купец, протягивая Артему один из запечатанных глиняных кувшинов.
Трудно сказать, как толстому китайцу удалось спуститься по лестнице в трюм, не свалившись и ничего не разбив. Это при том, что он держался за перекладины только одной рукой, а другой прижимал к животу аж два кувшина с ценным содержимым.
– А что же?
Сверху изредка доносился топот моряков, пробегающих по палубе.
– Китайское рисовое вино.
– Главное, чтоб не вода. У кого под рукой нож или кинжал? Вскрывайте кувшины и пускайте по кругу! Один оставьте нетронутым – капитану и морякам.
Артем мог вытянуть меч и вскрыть им кувшин, но негоже уподоблять боевой клинок кухонному ножу. Даже дух-ками короткого меча, не говоря про дух-ками, заключенный в «Свете восемнадцати лун», сильный, как и любой ками древнего меча, мог обидеться на такое обращение. Мистика, скажете? Нехай будет мистика. Да только на всякий случай следует поуважительнее относиться к вещам, от которых зависит ваша жизнь. А та жизнь, которую нынче вел бывший цирковой гимнаст, мало от чего так зависела, как от меча, послушного руке.
Артем взял открытый кувшин. Он торопился влить в себя побольше сакэ, то бишь рисового вина, пока джонка не вышла в открытое море. Если здесь ее так качало и швыряло, то что же будет, когда они выйдут в море? Там, глядишь, и кувшин ко рту сложно будет поднести.
Оказывается, Артем и представить себе не мог, что это будет.
Глава восьмая
Мир бездонный
«Ух ты, мы вышли из бухты…»
Меньше всего Артему хотелось сейчас напевать эту песенку, равно как и прочие песенки шутливого толка. Если уж речь зашла о музыке, то в качестве звуковой дорожки ко всему происходящему здорово бы подошли демонические запилы «Рамштайна», гремящие из могучих динамиков. Но откуда в тринадцатом веке взяться «Рамштайну» и динамикам, да еще посреди бушующего моря и на китайском торговом корабле?!
А море бушевало, мать его, ох как бушевало!
Тот факт, что они вышли из бухты, почувствовали все и сразу. Зубы людей ударились о горлышки кувшинов, вино выплеснулось из них на одежду. Кстати, этот напиток Артем назвал бы скорее слабенькой, градусов в двадцать-тридцать, рисовой водкой. От сакэ она отличалась разве чуть более горьким вкусом. В бока путешественников стали биться угловатые мешки, наполненные твердым содержимым. Кто-то из них, не опознанный Артемом в полутьме, которая яростно колыхалась вслед за фонарем, здорово так вписался в основание грот-мачты.
Не выпуская из рук кувшина, в котором оставалось, к слову сказать, еще достаточно, Артем пробрался к лестнице, взмыл по ней наверх, откинул люк и высунул из него голову.
То, что в бухте представлялось ему жутким разгулом воздушной стихии, оказалось сущими цветочками-лютиками и детским садом в сравнении с тем, что творилось в открытом море. Там, в бухте, ветер всего лишь не давал людям ровно стоять, всего лишь путал и трепал волосы, здесь он готов был сбить тебя с ног, как городошная бита – фигуру из трех палочек, перекинуть через борт и уволочь далеко и навсегда вместе со всеми твоими волосами. Артем успел заметить, что моряки натянули канаты вдоль бортов. В бухте волны лишь казались ему страшными. Так кажется страшным монстр из киношного ужастика, и только тогда, когда ты встречаешь его живьем, сразу понимаешь, что такое настоящий ужас. Штормовое море было много страшнее любого монстра, потому что от живой твари можно хотя бы попытаться убежать, а тут бежать было некуда.
Джонку подхватило и поволокло в темень. Через считанные мгновения остров совершенно исчез из виду, будто его и не было. Еще через минуту Артему вообще стало непонятно, в какой стороне он остался. Куда ни глянь – только черно-серые, зловеще пенящиеся перекаты.
– Матерь Божья, – прошептал Артем, завороженно глядя, как их джонка ухает в провал как в пропасть, и чувствуя, что все его внутренности при этом куда-то проваливаются и словно бы зависают в пустоте.
Вокруг на сотни, а то и тысячи километров вздымались волны, похожие на живые скалы, а внутри всего этого болтался их жалкий кораблик с тростниковыми парусами. Как эта скорлупка может выстоять?!