- Опять кровавая баланда, - вздохнул Володя, сосед по двухъярусной кровати.
- И сваренный роддом, - подхватил я неудовольствие товарища.
- Какой такой 'роддом'? - спросил Кадык. Это был Сашка, но из-за острого, выступающего вперед кадыка кличка приелась сама по себе легко и быстро всеми подхватилась.
- Капустный! - горяченно ответил я, сетуя на непонятливость Сашки. - Детей где находят?
- А-а-а-а, - многозначительно промычал Кадык.
- Бэ-э-э-э, - передразнил я, рассерженный тем, что шутка пропала втуне.
Галдящие младшаки почти забежали, и мы по-пингвиньи прошли еще ближе ко входу. Вонь вонью, а желудок урчал.
- Ну ты завернул, Макс! Сам себя-то понял вообще? - рассмеялся Володя.
- Я-то да! А вот знал бы, что вы, - я отвесил два подзатыльника друзьям, - ни хрена не поймете, лучше б смолчал.
Длинные столы, стоящие бок о бок, одинаковые тарелки, одинаковые ложки. Казалось, в той атмосфере все было одинаковым. Не играли роль прически, формы носа, одежда и даже половые различия... Ты как бы считывал фантомы - фантом воспитателя, фантом преподавателя, фантом работников столовой, фантом учащегося. Не жизнь, а механическое восприятие. Оно не мешало заводить дружбу не только с парнями, но и девчонками, но это лишь мелкие живые вкрапления в моногамный мир мертвого влачения.
Друг напротив друга сидели 'ашки' и с явным неудовольствием ели шамовку.
- Смотри, какая Лариска сегодня клевая, - негромко сказал Володя.
- Лерка, кажись, покруче будет, - возразил я.
- А мне Светка нравится! - не остался в стороне Сашка.
Володя посмеялся и приобнял Кадыка.
- Светка твоя, вон, со Шмайсером сидит! Забудь.
А Шмайсером у нас звался Кирилл - немецкий язык ему давался лучше всего. Он часто хвастался своими познаниями. Девчонки к нему так и липли до самого конца учебы. Почему-то он считал себя привилегированным и по отношению к другим вел себя не слишком почтительно. Это касалось не одних детдомовцев, но и всего персонала. Рядом со Шмайсером - его неотлучная шайка. Патрон, Затвор и Прицел. Мы с ребятами пришли к общему выводу, что именно так следовало назвать тех прихвостней, ни на шаг не отходивших от Шмайсера.
Напротив него, стиснутый по бокам Патроном и Прицелом, сидел щуплый Коля-очкарик. Для кого-то 'ботан', для кого-то 'умма'. Немецкая компания держала его на коротком поводке и всячески использовала его. То домашку сделать, то на диктанте подглядеть или сочинение написать. В общем, парень был в тисках.
Но тут позади Коли возник Затвор и отвлек его, чем-то заболтав. В тот момент Шмайсер ухмыльнулся, перегнулся через стол и смачно плюнул в тарелку с недоеденной баландой. Сидящий справа Патрон чуть помешал ложкой, чтобы плевок не был так заметен.
- Пацаны, скажете, чтоб на меня раздали, я отбегу, - поспешно проговорил я, отделяясь от наших 'бэшек'.
Зайдя сбоку, к крайнему ряду столов, я пробрался к Шмайсеру, повернулся к нему спиной, к обедавшим девчонкам, и наклонился к ним.
- Девчонки, вы ж не доели баланду, да? - с надеждой спросил я.
- Сам жри эту дрянь!
- А дайте-ка тарелку. Только тихо! Молчите.
Я схватил тарелку, спешно повернулся и вылил содержимое на голову Шмайсера. Он вскричал, дети по соседству засмеялись, а его друзья повставали с мест, ошарашенно глядя на происходящее действо. Кадык с Сашкой покачали головами и крутанули пальцем у виска. А Шмайсер, оклемавшись, повернулся и глянул на меня снизу вверх.
- Ты че, дебил, офонарел?
- Нехрен плевать в чужие тарелки. Давай я тебе отолью туда, а ты хлебанешь. Попробуем?
Само собой я говорил не совсем так и употребил другой глагол, но это не повлияет на рассказ.
- Нечего этому уроду не давать списывать. Я из-за этой падлы двушку схлопочу!
- Щас еще по морде схлопочешь, дятел, - посулил я.
- А ты че впрягаешься-то, Макс? У нас с тобой контр нет, дорогу друг другу не перебегаем. Так с какого шум поднял? Его ж чморят все!
Коля сидел напротив и с удивлением смотрел на разыгравшуюся сцену. Услышав тему перепалки, он предпочел отстранить тарелки и больше к ним не прикасаться. Продолжения не последовало; подоспевшая воспитательница быстро разогнала начинающуюся свару. В итоге меня лишили обеда, а словам не поверили и проставили двойки по всем имеющимся предметам. Поведение, видите ли, у меня слишком непозволительные для детдома. Имидж портит. Слово-то какое придумали!
В наказание за содеянное меня на месяц определили в библиотеку помощником Марины Витальевны Романюк. Моему бешенству не было предела. Ну вы только представьте - пацану бы играть в футбол в свободное время, смеяться с друзьями и глумиться над девчонками, а он торчит в библиотеке, выписывает книги и расставляет все по местам, сличая каталожные номера с фактическими. Слишком утомительно для простого паренька, а чего говорить обо мне? Мне бы побегать, попрыгать, выплеснуть энергию, а вместо этого я сижу в душном помещении наедине со взрослой женщиной, чьи истории постоянно сводятся к знакомым и соседям. Сколько бы тем для разговоров ни возникало, каждая из них приводит к тому, что 'у Аллки было так же', 'А вот Катька, золовка моя, тоже...', 'Сосед мой Игорь так же...'. В общем, это кромешный ад без надежды на окончание. Где-то там, в конце октября, виднелся выход наружу, но до него еще надо было дожить.
В особо тяжкие периоды я нешуточно горевал на тему того, что я зря 'спас' Колю. Ну какое мне до него дело? Его ведь и вправду никто не любил: замкнутый, тщедушный, в футбол играть отказывался, разговаривал кратко и как-то боязливо... Скользковатый тип, с таким в разведку не сунешься. Не любил его и я, ибо не за что. Но тогда, в столовой, я испытал... Даже не знаю что. Просто откуда-то из глубины души пришла фраза: 'Неправильно это. Не должно так быть. Все пялятся, а ты возьми да помешай!' И не было сил сопротивляться. Я рассказал о своих переживаниях Марине Витальевне, на что она прижала меня к себе, погладила по голове и сказала: 'Ах, если бы все мужики были такими же благородными и правильными...'.
На следующий день после моего пленения в библиотеку пришел Коля.
- Я спасибо сказать, - после приветствия отрывисто проговорил он.
- Пожалуйста, - буркнул я.
Почему-то видеть его было неприятно. Как будто его слова благодарности - фальшивка. Сказаны они были с ленцой, нежеланием и будто бы через силу. Может, то было стеснение или еще что, но мне не понравилось. Но не это сказалось на моем отношении. Как-то все переключилось, поменялось, пыл благого поступка и ощущение предотвращения плохого поступка спал, и ты уже не тот человек, ни на копейку не тот.
- А знаешь, - обратился он ко мне после некоторого молчания, - не так уж и плохо.
- Что?
- Ну, библиотека. Столько книг, столько знаний. Я бы тебе завидовал.
- Так найди того, кто харкнет мне в баланду, а ты подбежишь и обольешь его, делов-то.
- Зря ты так... Для меня библиотека как дом родной. Почитай 'Ночевала тучка золотая'... Про нас, про детдомовцев. На втором стеллаже, третья полка, слева. Я пару раз перечитывал. Все легче будет высиживать. Ну, пока. Еще раз спасибо.
Я целую неделю сопротивлялся его напутствию, а потом таки не выдержал и нашел книгу. Прочел я ее быстро, многого не понял, а от концовки аж затошнило. Не потому, что она выдалась неинтересной, а просто из-за ощущений и самих событий... Мозг ребенка, ребенка, старшего своих нормальных сверстников, все равно не был готов к такому. Мне это не понравилось. Не нравилось мне также, что читать книги - вполне себе интересно и необычно...
Не нравилось и то, что я поссорился со Шмайсером. Поводов для ругани у нас не находилось, мы держались на строгом нейтралитете. Иногда бывали групповые стрелки, но мы обходительно сторонились друг друга. Однако я поставил крест и на этом. Я не был мечтателем, а смотреть на мир сквозь розовые очки меня не то что никто не учил - такие линзы в моем мире просто не работали. И вот однажды на выходе из библиотеке, уже под вечер, меня окликнули. Понятное дело кто.