К счастью, в ее дверь постучался именно Эмиль. Предусмотрительно отступив от двери, несмотря на внутренний протест, Эми все-таки бросила взгляд в коридор, ожидая увидеть, как Отто тоже крадется на цыпочках к ее двери, как в пьесе Фейдо (эта пьеса была одним из театральных мероприятий, на которые ее посылала Жеральдин и которые Эми смогла понять) люди на цыпочках крались по коридорам, держа в руках туфли, и прятались под кроватями. Эмиль вошел и обнял ее.
Спустя некоторое время, после того как оба они уже не могли желать ничего большего (эта фраза принадлежала Стендалю), Эмиль сказал:
— Я пытался объяснить, как я влюбился в тебя — в каком-то смысле. Возможно, все произошло из-за налета таинственности или очарования твоего иноземного племени, но на самом деле это случилось, когда я увидел, как любезно ты обошлась с теми толстыми американцами напротив Дома Инвалидов. Нет, не «в каком-то смысле», я действительно влюбился в тебя. Тебя беспокоило, как поддержать честь французов. Нет — на самом деле, еще раньше. Однажды в Вальмери ты вышла к обеду с распущенными волосами. Помнишь? Именно тогда я впервые заметил, как ты красива.
Эми действительно помнила тот вечер: именно тогда она переспала с бароном. Итак, Жеральдин, очевидно, права насчет того, как важна прическа, как права и насчет всего остального, включая предположение, что в интимной обстановке Эмиль «занятен» — в этом она только что убедилась.
— Конечно, я замечал это и раньше, тогда за ланчем, и даже еще раньше. В конце концов, ты «заметная» женщина, — продолжал Эмиль. Эми была очень довольна, что такое идеальное создание хвалит какие-то ее черты.
— А у меня все случилось тогда, когда ты не стал убивать омара, — сказала она. — Но тогда я этого не поняла. Я разрешила себе понять, только когда услышала о том, что Виктуар ушла от тебя — видишь, какая я щепетильная. Так ты не думаешь, что мне надо постричься?
— Может быть, до плеч, — согласился он так, словно уже думал об этом.
И тогда Эми поняла, что он настоящий француз, представитель иноземного племени.
— Ты думаешь, для нас все слишком поздно? — спросила она. — Я возвращаюсь в Калифорнию.
На глаза ей навернулись слезы, удивившие ее саму. Эмиль обнял и поцеловал ее, и это был очень убедительный ответ. Эми прижалась к нему, но остатки инстинкта самосохранения напомнили ей о необходимости защитить свое сердце. Эмиль, видимо, ощущал такое же беспокойство.
— Ты должна возвращаться?
— Да, мое место не во Франции, и я это знаю.
— Не многим больше, чем мое, полагаю. Мы оба чужаки. И в этом наш шанс.
— Тебе надо вернуться к себе в номер. Остаться вместе — значит все усложнить, — сказала Эми.
Но он остался на всю ночь — в конце концов, сопротивляться этому было невозможно, — но они оба твердо решили, что то, что они делают, не в счет, это не помешает им следовать своим решениям, принятым в реальной жизни.
— В чем же твоя тайна? — спросил ее Эмиль в какой-то момент.
Она не знала точно, что он имел в виду; себе самой она казалась понятной до скуки. Может, дело в ее деньгах; она знала: это единственное, о чем она не могла говорить, — что-то вроде постыдного секрета.
Они не могли с уверенностью сказать, слышали ли они посторонние звуки. Может быть, глубокой ночью у их двери стоял барон или кто-то другой; но, кто бы это ни был, он, должно быть, слышал, как изнутри доносятся стоны и крики.
Глава 40
Возвратившись в Париж, Эми несколько дней ходила как во сне. Она гуляла по Люксембургскому саду и у Бон Марше, не обращая внимания на окружающую обстановку; решимость ее была поколеблена. Временами она думала о возвращении в Пало-Альто с нарастающей паникой. Один раз в магазине она услышала свой собственный судорожный всхлип. Она знала, какое ей предстоит будущее — безрадостное и не сулящее впереди ничего хорошего: она никогда больше не увидит Эмиля; любовь всей ее жизни осталась позади; предстоящие годы не принесут ей ничего, кроме хорошей работы, что не казалось ей такой уж заманчивой перспективой, как должно бы было казаться. Было ли ее несчастье относительно — ведь в ее жизни имелось так мало оснований для беспокойства? Ее глаза наполнились слезами из-за жалости к самой себе: она всегда будет аутсайдером, белой вороной; богатство поставило ее в положение человека, не заслуживающего никакого сочувствия. Кто пожалеет ее, одну из самых счастливых людей на земле?