Я упоминаю об этом случае, потому что тогда он меня немного ошеломил и потому что он вписывается в длинный ряд других встреч Виктора с бессловесными животными. Они, как ни странно, часто и с симпатией выделяли его, даже когда Виктор к ним не обращался. У меня нет правдоподобного объяснения, но факт тот, что животные были неравнодушны к Виктору. К примеру, на прогулках к нему часто привязывались собаки. Бывало, что стоило нам присесть среди поля отдохнуть, появлялась собака и усаживалась напротив него с неизвестной целью. Однажды у деревни к нам привязалась явно шелудивая дворняга. Виктор мягко отпихнул ее, но пес не уходил. «Пошел вон, – крикнул Виктор. – Брысь! Тубо! Фу!» Он свирепо орал и притворялся, будто хочет бросить камнем, но дворняга только виляла хвостом, а потом уселась и принялась вычесывать блох. Тогда Виктор вскочил и твердо проговорил:
– Послушай, брат, у тебя блохи, а у меня их нет, так что, будь добр, держись подальше.
Собачонка, недоуменно склонив голову набок, снова завиляла хвостом. Тогда Виктор припал на одно колено, зажал ее морду ладонями и серьезно произнес такую речь:
– Я знаю, что мы друзья. Знаю, что взаимопонимание навеки связало нас товариществом. Я знаю, что ты ужасающе не понят дома и что вопреки всему сохраняешь героическую веру в род человеческий. Но по причинам, для тебя неочевидным, мы будем любить друг друга издалека.
Потом он мягко оттолкнул животное и снова сел рядом со мной. Собака немного помедлила и шлепнулась на землю, где стояла, с упреком уставившись на Виктора. Немного погодя она снова занялась своими блохами. Когда мы продолжили прогулку, она немного прошла вместе с нами, а потом повернула своей дорогой.
Я как-то спросил Виктора, почему его любят собаки.
– Бог весть, – ответил он, – может, я правильно пахну.
Детям он тоже как будто нравился. Виктор никогда не заигрывал с ними, но, если они первыми завязывали знакомство, отвечал холодноватым дружелюбием, как равному, и сразу бывал ими принят. У него не было большого опыта общения с детьми, но воображение помогало ему перенять детский взгляд на мир. Будучи втянут в детскую игру, он вел себя, само собой, с юмором и озорством, но часто и с большой серьезностью, как будто игра для него была так же важна, как для ребенка. Однажды мы вошли в набитое людьми купе лондонского поезда, где усталая мать безнадежно пыталась успокоить усталого и капризничающего ребенка. Мне досталось место рядом с женщиной, а Виктору – напротив. Мы зарылись в книги. Ребенок непрерывно ныл, мешая мне сосредоточиться, но Виктор сразу с головой ушел в свою «Историю социализма». Ребенок ерзал, скулил и орал. И вдруг замолчал, уставившись на Виктора. Я сидел рядом, но меня он не замечал. Он потянулся с коленей матери и стукнул Виктора по колену. Тот поднял глаза, улыбнулся и продолжал читать. Ребенок ухватил страницу – Виктор мягко отцепил его пальчики. Мать выбранила ребенка, но тот по-прежнему интересовался сидящим напротив и таинственно притягательным молодым человеком. Не найдя другого средства, малыш взял у матери шоколадку и протянул ее Виктору.