— Им оказался бежавший с каторги младший брат! — воскликнул Олег, всерьез захваченный рассказом матушки.
Та утвердительно кивнула:
— Но главное в другом. Стоило полячке его увидеть, как она, упав на колени, стала каяться и утверждать, что все эти годы любила только его, а вышла замуж, чтоб обеспечить будущее их сына.
— И тот поверил и простил ее? — удивился Олег.
— А что оставалось делать беглому каторжнику? — вздохнула матушка. — Его поселили в этой самой домовой часовне. Внешне все приличия были соблюдены. Днем он клал поклоны перед иконой Николая Угодника или копался в огородике, а глубокой ночью оставлял свою одинокую келью и по полуразрушенному подземному ходу, который был вырыт монахами еще в древности и проходил по землям имения, пробирался к ожидавшей его полячке.
— А как же все это терпел старший? — недоуменно спросил Олег. — Любой бы на его месте…
— Он был человек чести, — прервала его матушка, — к тому же верующий, и считал, что это ему послано за грехи. Поэтому, не выясняя отношений, разделил дом на две половины и продолжал общаться только с детьми. Эти двое видимо понимали, что долго так продолжаться не может. Но, не в силах противиться чувствам, ждали естественной развязки. И скоро она наступила: однажды в доме объявился другой монах. Он направился к хозяину и заявил, что тот укрывает беглого каторжника. На вопрос, откуда это ему известно, пояснил, что, поддавшись на уговоры, сам похоронил неизвестного бродягу, выдав его за умершего от чахотки брата-декабриста, а каторжанину помог бежать под своим именем. Но вскоре замучила совесть, и он отправился следом.
— Ну и дела, — усмехнулся Олег. — И как же разрешилось дело?
— Да никак, — усмехнулась матушка. — Вечером, впервые за много дней братья долго совещались при свете свечи на половине старшего. А на следующий день новый монах исчез.
— Так рассказываешь, как будто стояла рядом и держала эту свечку, — усмехнулся Олег.
— Служанка подсматривала в замочную скважину и видела, как они шепчутся. Но слов разобрать не смогла… После исчезновения монаха влюбленные, выждав еще некое время, оставили детей старшему брату и бежали заграницу.
— А дальше что с ними стало?
— В начале 30-х годов XIX века в польских землях, отошедших к Российской империи после войны, вспыхнуло восстание. Младший брат под чужим именем примкнул к восставшим и кочевал по лесам вместе с отрядом какого-то полоумного фанатика ксендза, нападая на отряды регулярных российских войск.
— То есть воевал против своих вчерашних товарищей! — подивился Олег. — А откуда известны такие подробности?
— Он сам написал об этом брату. Тот сначала переживал страшно, что честь русского офицера замарана, а потом успокоился и сказал:
«Это его полячка подбила, пся крев, чтоб хоть чем-то мне насолить», — матушка вздохнула. — Младший вскоре погиб в стычке, восставших разбили, а полячка, оставшись при пиковом интересе, написала старшему брату покаянное письмо, в котором сообщала, что от тоски и одиночества готова наложить на себя руки. Поэтому нижайше просит старшего брата еще раз проявить великодушие и позволить вернуться в Россию, чтобы повидаться с детьми. Вероятно, она рассчитывала, что, увидев свою былую любовь, тот смягчится сердцем и вернет все на круги своя. Но он проявил твердость, отписав ей, что прощать ничего не намерен и в ее положении лучше всего удалиться в монастырь, в чем лично готов поспособствовать.
— А об этом, откуда известно? — удивился Олег.
— Мне об этом в подробностях поведала та же внучка экономки старшего брата, — с обидой возразила матушка. — Ее бабка страшно недолюбливала полячку, к тому же успела привыкнуть к детям, поэтому ее доводы стали решающими.
— Прямо Домострой какой-то — не позволить матери увидеться со своими детьми. И как отреагировала на это письмо полячка? — недоверчиво поинтересовался Олег.