Его пыл был поразительным; Я чувствовала себя неуклюжей и грациозной одновременно. Я знала, что именно это и произойдет, хотя не была уверена, как в таких случаях поступают. Когда я прикоснулась к нему, он застонал, прижался плотнее к моей руке, его тело начало извиваться. «Продолжай, Кэт», — прошептал он на ухо, и я почувствовала на своей шее его дыхание. Оно было таким же теплым, как и пульсирующая кровь сквозь грубую ткань.
Я сделала это медленным движением… Мне казалось, что с каждым расстегнутым зубчиком его замка наказание отца становится все неотвратимее. Но вскоре я перестала думать об этом. Я ожидала всего, что угодно, но только не такой теплоты и такой шелковистости. Но он был и горячим, и шелковистым, и у меня хватило здравого ума, чтобы восхищаться тем, как он мог пластично двигаться. Его толчкообразные движения дали почувствовать себя опытной в том, как нужно держать в руках его тело, а я так боялась выглядеть наивной и неопытной.
Когда я представляла себе, как занимаются любовью, мне всегда казалось, что это должно быть неуклюжим и неловким. Во всяком случае в первые разы, — думала я. Но так не было. Вместо этого все было легко и грациозно, как в танце. Когда он вошел в меня, он снова назвал меня «Кэт», погружаясь все глубже, пока я не почувствовала то, чего ожидала — легкое неудобство. Я узнала, что мое тело все это время обладало скрытыми знаниями, о которых мой ум даже не подозревал. Это взволновало меня, а Клея это радовало. Все походило на настоящий балет, каждое движение согласовывалось с последующими. Все было естественно, ритмично, без применения силы, позже я думала, что было бы прекрасно посмотреть на это со стороны. Но я вдруг поняла, почему это делаю. Я делала это потому, что хотела отомстить отцу и, возможно, даже матери.
Когда я осознала это, все во мне застыло. Я только крепче прижалась к Клею и позволила ему закончить без меня. Мне хотелось громко закричать: «Почему ты не любишь меня? Почему ты меня никогда не обнимаешь? Почему ты заставил меня сделать это? Оказывается, совсем нетрудно быть нежным. Посмотри, совсем незнакомый человек доказывает мне это, а разве ты не можешь? Мне не нужно многого, просто улыбнись, обними, поцелуй иногда, чтобы знать, что ты меня любишь…»
Мне хотелось плакать, но я приказала себе не делать этого. И только сильнее прижалась к Клею. Я покажу им! Я им всем покажу!»
Комната представляла собой темный круг вокруг луча света над заваленным бумагой столом. Клей положил дневник на прежнее место. Его руки дрожали. Он уперся локтями в печатную машинку и прижал кулаки ко рту. Его глаза закрылись. Он пытался проглотить комок в горле, но ничего не получалось. Он закрыл лицо ладонями, представляя отца, читающего дневник дочери. Потом он пытался представить себе отца, настолько лишенного всяческих чувств, что остался безответным к такому крику любви. Мысленно он возвратился к тому вечеру, когда впервые узнал, что Кэтрин ждет ребенка. Он живо вспомнил ее упрямый отказ от денег. Теперь он понимал, почему она это сделала. Он думал, что понял также, и почему она проделала такую убедительную работу во время свадьбы и приема гостей. Я ИМ ПОКАЖУ! Я ИМ ВСЕМ ПОКАЖУ! У него возникло новое, гнетущее ощущение ответственности, которое до настоящего момента было ему неизвестно. Он вспомнил ее отвращение к тому, что к ней прикасались, ее оборонительную позицию и понял, почему для нее было так необходимо построить вокруг себя такой барьер. Он представил ее лицо, когда несколько раз он видел его по-настоящему счастливым. Теперь он знал причину ее быстрых перемен, и почему она так сильно старалась оставаться независимой от него.
Его локти болели. Он неожиданно понял, что уже долго сидит, упершись локтями в острые края печатной машинки. Он вяло поднялся, выключил лампу, побрел в спальню и упал на кровать. Он лежал там, настороженно прислушиваясь, — он ждал ее возвращения.
Услышав, как она вошла, Клей встал, думая над тем, как вести себя с ней, потому что сейчас он беспокоился о ней, а не о себе. Когда он спустился вниз, Кэтрин сидела в пальто, на диване, закинув голову назад, ее глаза были закрыты.
— Привет, — сказал он, останавливаясь в дверях.
— Привет, — ответила она, не открывая глаз.
— Что-то случилось? — Свет от лампы падал на ее растрепанные ветром волосы. Она, кутаясь в пальто, подняла воротник и прижала его к подбородку.
— Ребенок умер.
Не говоря ни слова, он пересек комнату, сел на ручку дивана и положил руку ей на волосы. Она ничего не сказала, подавленная горем и страхом. Его рука гладила ее волосы. Она судорожно глотнула. Ему отчаянно захотелось встать перед ней на колени, зарыться головой в ее подол и прижаться лицом в животу. Вместо этого он только сказал:
— Мне жаль…
— Сказали, что легкие были недоразвиты, что ко… когда ребенок рождается до срока, всегда есть шанс… — Но предложение осталось незаконченным. Она шире раскрыла глаза и уставилась в потолок. Клей ждал слез, но их не было. Он сильнее обнял ее за шею — это было приглашение воспользоваться им любым образом. Но она вскочила, освобождаясь от его прикосновения, почти сердито срывая с себя пальто.
Он остановил пальто, пока оно еще висело на ее плечах, хватая ее сзади за руку. Он ожидал, что она выдернет руку и освободится от его прикосновения. Но она этого не сделала. Ее голова свесилась вперед, как будто шея стала вдруг мягкой. — Это не значит, что нашему ребенку грозит опасность, — уверял он. — Пусть это тебя не расстраивает, Кэтрин.
Она резко высвободилась и повернулась к нему.
— «Пусть это меня не расстраивает!» Как это может меня не расстраивать, когда я видела, как Гровер плачет над ребенком, которого никогда не хотела? Ты знаешь, как она забеременела? Сейчас я тебе расскажу. Она стала жертвой свидания с одним пижоном из высшей школы — он поспорил на нее! Вот как! И ей казалось, что она ненавидит ту штуку, которая развивалась в ней, а когда ребенок умер, она плакала так, как будто сама хотела умереть. А ты говоришь: «Пусть это тебя не расстраивает»! Я не понимаю, к… как этот мир стал та… таким… испорченным…
Он сделал неожиданное движение, прежде чем смог передумать, прежде чем она смогла убежать от него или спрятать свою боль под более сильным гневом. Он обнял ее обеими руками и сильно прижал. Он взял ее сзади за голову, положил ее в углубление своей шеи и заставил ее так стоять. Их мускулы напряглись, пока, наконец, она не сдалась, и он почувствовал, как ее руки потянулись к его спине. Ее ногти впивались ему в свитер. Они стояли, прижимаясь друг к другу, и были похожи скорее на соперников, чем на любовников. Потом он почувствовал как ее кулаки застучали по его спине в отчаянии, хотя она больше не пыталась освободиться от него, только эти несчастные удары, которые становились все слабее и слабее… Он ждал.
— Кэтрин, — прошептал он, — ты не должна быть все время такой сильной.
— О Клей! Господи, это был мальчик! Я видела его в инкубаторе. Он был такой красивый и хрупкий.
— Я знаю, знаю…
— Ее мама и отец не приедут. Клей, они не приедут! — Снова кулак ударил ему в спину.
«Пусть плачет, — подумал он. — Если бы только она, наконец, заплакала».
— Но твоя мама приедет и моя тоже.
— Что ты пытаешься со мной сделать? — Она опять начала его отталкивать, упираясь ладонями в его грудь.
— Кэтрин, верь мне.
— Нет, нет! Отпусти меня! Мне и так трудно, а ты делаешь мне еще больнее.
Потом она побежала наверх, унося с собой годами накопившуюся боль. Но теперь он знал, что мягкость сработает. Потребуется время, но в конечном итоге сработает.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ