Скандал с изменой.
Обманутая жена, которая была с ним все это время, которая помогала кампании, которая сама разбиралась в политике.
Неужели Сандра могла пробовать провернуть такое?
Подумав об этом Марко даже усмехнулся. С самого начала он понимал, что эта женщина способна на многое.
— Мне кажется, я уже и сам понял, в чем дело, — смотря на Санто, произнес Марко, продолжая варить мысль в своей голове. — У тебя остались люди в партиях?
— Да, — кивнул Санто, внимательнее смотря на Марко. — Ты думаешь, что она хочет протолкнуть другого кандидата?
— Эта сука хочет протолкнуть себя, — усмехнулся Марко. — Если она выдвинет свою кандидатуру как независимая партия, то вряд ли получит голоса для поста мэра, но может получить достаточно, чтобы обеспечить себе место в Совете. Ей нужно три процента голосов. И я думаю, что беременная обманутая женщина сможет их набрать.
Марко буквально почувствовал, как шестеренки в его голове закрутились. Все встало на свои места. Почти все стало ясно.
— Кампания — это дела не на неделю, — возразил Санто.
— У нее есть кампания Бартоло. Очернить его с помощью Лукреции, предложить то же, кто-то из людей перейдет. Денег у нее достаточно. Свою роль она отыграет, я уверен. Но это все равно надо проверить. Сможешь осторожно через своих?
— Да, — кивнул Санто. — Я займусь этим.
— А я всем остальным, — подытожил Марко и, обернувшись к своим людям, продолжил: — От этих двоих избавиться. А этот, — указал на центрального, — пусть ждет решения Лукреции. — Посмотрел на Санто. — Ты согласен?
— Да, — без раздумий ответил Санто.
Не успели они сделать шаг, как услышали чью-то безуспешную попытку сделать вдох. Но Марко уже не обращал внимания. Внутри него все пылало. Настоящая война началась.
8.2. Лукреция. Настоящее
Лукреции хотелось кричать. Сильно. Долго. До срыва голосовых связок. Эмоции, которые она долгое время сдерживала в себе, стали высвобождаться. Выливаться через край, не поддаваясь контролю. Несчастный случай с Нико переполнил чашу.
Поддавшись уговорам матери, Лукреция ехала домой. Ей действительно надо принять душ. Снять с себя уже одежду для верховой езды. Смыть этот день. В этом есть смысл. Кажется, на это даже были силы. Но сдерживать крик с каждой секундой казалось все сложнее.
Казалось, что на нее обрушились все неприятные воспоминания сразу. Лавиной. Перед глазами как будто бы появились кадры того, как она в одиночестве ужинала в Монтальчино. Как пыталась поговорить с отцом. Как проводила время в обществе малознакомых людей. Как ждала, пока Витторио даст о себе знать.
Но время шло. Интересные люди находились, но заменить ими семью было нельзя. Витторио так и не давал о себе знать, а она с каждым днем чувствовала себя все более униженной и жалкой и пыталась захоронить эти чувства. Притупить. Желательно вообще перестать чувствовать все: и обиду, и презрение к себе, и тоску по дому. Только общение с Нико помогало держаться.
И вот сейчас, когда она только начала налаживать жизнь, возвращаться к ней, случилось нечто подобное. Приспичило же ей покататься верхом! Поговорить о своих отношениях!
Лукреция смотрела на вечерний Неаполь, городской пейзаж, быстро сменяющийся в окне машины, и вдруг поняла, что напугана, как никогда. Что сердце разрывалось от боли на мелкие ошметки. Что горло будто кто-то сжимал гарротой.
Лукреция опустила стекло и вдохнула прохладный воздух. Помогало мало. Но лучше мало, чем никак.
Оказавшись около дома, Лукреция думала только об одном — скорее оказаться в своей квартире, скинуть одежду и встать под прохладную воду. И она почти заскулила от раздражения, когда ее окликнул консьерж.
— К вам приезжал курьер, синьорина, — вежливо обратился он, протягивая большой букет синих гортензий.
Принимая охапку цветов, Лукреция почувствовала словно на нее напал еще один призрак прошлого. Въехав в эту квартиру после университета, она наняла экономку Пину. Помимо порядка та следила, чтобы в квартире всегда были свежие гортензии. Почему-то именно тогда они радовали ее.
— Спасибо, Орсо, — поблагодарила Лукреция. — Он что-то передал?
— Там карточка, — отозвался Орсо.
Лукреция не могла разглядеть карточку, но решила разобраться с этим дома. Оказавшись у себя, она сразу направилась в спальню. От цветов пахло приятно, но держать их в руках все равно не хотелось. Казалось, что даже такая мелочь отсылает ее снова туда, к той, которой она больше не хотела быть.
Увидев карточку, Лукреция медленно ее достала. Словно погружала руку не в лепестки, а в муравейник. Небольшая прямоугольная открытка, скромный дизайн. Лукреция откинула букет на кровать и распахнула открытку.
Мне очень жаль, что я не могу сейчас быть рядом с тобой. Надеюсь, что с Нико все будет в порядке. Молюсь за его здоровье. Скучаю по тебе.
Лукреция прочитала текст несколько раз и вдруг засмеялась. Описание всего ее романа в одной открытке, словно гадкое напоминание и насмешка.
Лукреция бросила открытку в дальний угол спальни. Стянула с себя сапоги и одежду. Оставшись лишь в белье, она расстелила на полу холст, потянулась за красками и осмотрела спальню. Взгляд снова упал на цветы, и в венах будто вспыхнуло пламя.
Резким движением Лукреция скинула их на пол и начала топтать ногами, пожалев, что уже сняла сапоги для верховой езды. Лепестки под ногами превращались во влажное месиво, в нос ударила цветочная вонь. Лукреция уселась на холст и, выдавив из тюбика краску на ладонь, окунула в нее пальцы. Подушечки окрасились в голубой цвет, Лукреция провела ими линии прямо по растоптанным цветам. Сначала медленно, словно опробовала. Потом резче, словно хищник, раздирающий добычу.
Плана что-то рисовать не было.
Как и вдохновения.
В голове так и крутились слова врача, что состояние Нико тяжелое, но его удалось стабилизировать. Что в ближайшие дни, после более тщательных анализов, он сможет дать более точные ответы.
Лукреция водила пальцами по холсту, пока не истратила всю краску, и, кажется, вместе с ней закончились и силы.
В углу под креслом виднелась открытка.
Мне очень жаль, что я не могу сейчас быть рядом с тобой…
Текст возник перед глазами, вызвал усмешку. Витторио всегда был рядом лишь тогда, когда мог сам, а она закрывала на это глаза, соглашаясь на правила игры. Нащупав стебель, Лукреция подняла цветок, по которому не прошлась, и швырнула его к открытке.
Воспоминания об одиночестве в Монтальчино снова дали о себе знать. И Лукреция вдруг поняла, что не просто не хочет быть сейчас одна, ее пугала эта перспектива. Пугали собственные мысли.
Подобные одинокие ночи всегда рождали слишком много горьких мыслей, от которых не получалось спрятаться. От которых, наверное, и не существовало укрытие. Лукреция потянулась к телефону и ненадолго зависла.
Позвонить Марко — довольно логичная мысль, учитывая все происходящее между ними.
Лукреция нашла его контакт, ткнула пальцем на «позвонить» и вновь уставилась на растоптанные цветы. Вновь ругала себя, что специально заставила себя забыть, как просто все на самом деле в нормальных отношениях.
Привыкнет ли она уже когда-нибудь к этому?
Не пожалеет ли об этом?
— Лукреция, — сразу обратился Марко, — собирался написать тебе немного позже.
Его голос прозвучал мягче обычного, но Лукреция почувствовала большую неуверенность. Где грань между тем, чтобы быть жалкой, и проявлением допустимой доли слабости?
— Не хочу сейчас быть одна, — тише обычного заговорила Лукреция, удивляясь, как просел ее голос.
Слабость в их семьях презиралась. Считалась недопустимой. Но где черпать силу тоже никто не объяснил. Она держала все в себе во время отношений с Витторио, достойно покинула Неаполь и плакала лишь глубокой ночью, уткнувшись в подушку, в Монтальчино. Она не устраивала сцен на конюшне и в больнице.