Громовержец почесал ухо.
– Угу, я так и думал, что новости тебя не порадуют. – Он поколебался. – Я должен перед Фаун извиниться – я ведь пытался ее остановить, когда ты попал в ловушку и звал ее. Теперь, оглядываясь назад, я вижу, как это было жестоко. Я и не подозревал, что за ее тогдашним беспокойством стоишь ты.
Даг нахмурил брови.
– Ты беседовал насчет ловушки в Боунмарше с Отаном?
– Я разговаривал со всеми кто там был, пытаясь составить себе полное представление о тех событиях.
– Ну так вот, знай: вовсе не я надоумил Фаун воткнуть нож мне в бедро, как... как обошелся бы Злой с порабощенным крестьянином. Фаун сама все сообразила!
Громовержец поднял руки, признавая поражение.
– Как бы там все ни происходило, нужно подумать, что тебе отвечать на вызов совета. Я тянул дело, как только мог, без того чтобы меня отстранили от участия из-за предвзятости. Поскольку я не собираюсь давать повод для того, чтобы меня выгнали из совета, следующий ход должен сделать ты. Как этому и следует быть, должен я тебе заметить.
Даг сгорбился и устало вздохнул.
– Не знаю, Громовержец... С тех пор, как я вернулся, мозги у меня шевелятся медленно. По правде сказать, мой ум похож на жука, который увяз в меду.
Громовержец бросил на него любопытный взгляд.
– Как ты думаешь: это последствие того странного повреждения Дара, которое причинил Злой?
– Не знаю. Что это последствие чего-то, сомнений нет. —. Может быть, всего, что накопилось. Даг чувствовал, как растет в нем нечто, но не мог найти ему имени.
– Не повредило бы, если бы ты больше рассказывал о том, как все было, – сказал Громовержец. – Не думаю, что люди понимают, как много потеряет и этот лагерь, и Олеана, если тебя изгонят.
– Так что, я должен похваляться? – поморщился Даг. – Тогда мне разрешат сохранить Фаун, раз я такой замечательный?
– Если ты не хочешь говорить о своих заслугах друзьям, то как ты собираешься явиться на совет и говорить о них врагам?
– Это не мой стиль, и к тому же оскорбление всем, кто выполняет свой долг несмотря ни на что, без фанфар и ожидания благодарности. А вот если ты хочешь, чтобы я настаивал на том, что мне следует разрешить сохранить Фаун, потому что она замечательная, на это я согласен.
– М-м... – промычал Громовержец. Если он и представил себе такую картину, она, похоже, не очень его порадовала.
Даг смотрел вниз, ковыряя сандалией влажную землю.
– Вот что я тебе скажу. Если продолжение существования лагеря Хикори – или Олеаны, или всего мира – зависит всего от одного человека, то мы уже проиграли нашу долгую войну.
– И все же в конце концов уничтожение Злого совершается рукой одного человека, – сказал Громовержец, внимательно глядя на Дага.
– Неверно. На острие разделяющего ножа балансирует весь мир, да, и удар наносит рука одного дозорного, о нож, который она сжимает, – это кость другого человека, сердце третьего, искусство и точность глаза мастера, который нож изготовил. И все дозорные участвуют в том, чтобы этот единственный человек оказался в нужном месте. Мы, дозорные, охотимся стаей. А за спиной дозорных – их лагерь и родичи, те, кто дает им коней и оружие, кто обеспечивает их пищей. И эту цепочку можно продолжить. Так что не один человек, Громовержец; скорее кто-то один из многих.
Громовержец медленно кивнул, соглашаясь. Через несколько мгновений он поинтересовался:
– Кто-нибудь сказал тебе «спасибо» за Рейнтри, командир эскадрона?
– Не припоминаю такого, – сухо ответил Даг, но тут же пожалел о своем тоне, заметив, как поморщился Громовержец. – Надеюсь, Дирла получила свою вечеринку, – добавил он задумчиво.
– Да, в ее честь устроили празднество в Бивер Сае, как я слышал от тех, кто после него остался в живых.
Даг ухмыльнулся.
– Это хорошо.
Громовержец потянулся, и в прохладной тишине его суставы тихо хрустнули. Между темными стволами деревьев была видна блестящая поверхность озера, которую морщил ветерок.
– Мне нравится Фаун, и все-таки... Я не могу не думать о том, как все упростилось бы, если бы ты вернул эту милую крестьяночку ее семье в Вест-Блу и предложил им оставить себе свадебные подарки.