Раздорские рассказы.
Г У З Ы Р Ь.
- Слышь, писатель, ты завтра чем занят?
- Если моя работа - не работа, то ничем.
- Подсоби! Коров пасти. Всего-то один день.
- Один?
- Один.
- Нет. Пасти буду один?
- Да кто ж тебе доверит, писатель! С Гузырём. С ним я уже сговорился. Плата такая - сумка и сто рублей.
- С Гузырём согласен.
- Тогда завтра в пять утра на старом мосту встречаетесь. Туда коров сгонят. Да ты не тушуйся - всего-то пятьдесят голов.
Ночь прошла в тревожном сне.Дело это было для меня новое, а вдруг не получится, не справлюсь - коровы разбегутся. Встал спозаранок. Побрился. Сварил кофе. К пяти утра уже на мосту. Меня ждал Гузырь. В брезентовой куртке, брюки заправлены в высокие, как гетры, носки, на ногах калоши, на голове армейская панама.
- Здорово!
- Здорово!
Он меня оглядел. Докурил сигарету. Сплюнул на тлеющий окурок, бросил под ноги и растёр в пыль.
- А байдик где?
- Какой байдик?
Гузырь стоял, опираясь на палку. Тоскливым взглядом посмотрел на меня, а потом на возвышающиеся перед нами холмы.
- Сейчас собьём стадо и погоним вверх. Без этой палки тебе ни в какую. Так вот и есть байдик.
Из кармана куртки он вынул складной нож с деревянной ручкой.
- Сходи в лесок и вырежь. Режь под свой рост, чтоб не толстая, но и не слабая.
Утро только зачиналось. Веяло прохладой, лениво распевались птички, в оловянной ленте Дона играли первые блики солнца. Нож оказался на редкость острым, с удобной ручкой из вишни. Я легко справился с веткой акации и вернулся к мосту, где к тому времени уже собралось несколько коров и телят.
Гузырь сам из себя маленький, худенький. Лицо загорелое, в морщинах, и на этом коричнево-шоколадном лице серебрились казацкие усы, живым блеском светились глаза, чёрные, глубокие. Лет ему было уже далеко за семьдесят, но, глядя на него, никак не хотелось верить, что он так стар.
Постепенно собралось всё стадо. Гузырь перекрестился, сказал: "С Богом!" - и мы погнали коров вверх, на холмы. Уже через несколько минут подъёма я понял, что такое байдик. Нужно было не только идти в гору самому, но ещё и подгонять отстающих коров, которые, за ночь изголодавшись, искали себе пищу где попало и разбредались по склону.
Наверху я перевел дыхание, опёрся на байдик, и мне стало грустно. Было только семь утра, а я уже не чуял под собой ног. В разноцветье травы всеми цветами и оттенками в первых лучах солнца играла, переливалась роса. Пели птички, радуясь наступившему дню, стрекотали кузнечики, мошкара резвилась в воздухе. Стадо дружно принялось завтракать. "Чав, чав", - раздавалось со всех сторон.
Я увидел, что мне машет Гузырь, подзывая к себе. Мой отдых был так краток, что не успевшие отдохнуть ноги я еле переставлял по травяному ковру.
- Сидай! Они с этого луга никуда не денутся, а если какая и забредёт в сторону - увидим.
Всё время подъема сумку нёс Гузырь, и теперь, усевшись под кустом шиповника, он развязал тесёмки.
- Поглядим, чем нас харчуют сегодня?
Неторопливо он выложил на траву сало, яйца, две копчёные куриные ножки, помидоры, огурцы, перец, круг домашней колбасы и напоследок бутыль с мутной жидностью. Всё это разделил на три части. Одну аккуратно положил на расстеленную белую холстину, а всё остальное - две части, обратно в сумку.
- Это завтрак. А то - обед и ужин. Пасти будем до девяти вечера. С двумя переходами. Сидай, писатель! Не ресторан, но пища на свежем воздухе полезнее всяких деликатесов.
Гузырь из кармана куртки достал стакан - сотку. Налил из бутылки. Перекрестился. Выпил. Усы обтёр ладонью и переломил огурец. Обильно посолил и захрустел...
Я последовал его примеру. Самогон перехватил дыхание, а потом ухнул прямо в душу. Огурец был только с грядки, весь в колючих пупырышках, с приятным запахом лета.
Гузырь разломил хлеб, порезал сало, колбасу. Ел он не торопясь, с аппетитным хрустом.
- Писатель! А может, по второй?
- Не возражаю, - согласился я, и Гузырь наполнил сотку. Протянул мне.
Я выпил. Закусил пахучий напиток помидором, заел салом и яйцом.
- А пить ты умеешь! - похвалил меня Гузырь.
- Жизнь научила.
Он тоже выпил, поел. Аккуратно всё завернул в холстину и положил в сумку. Закурил.
- Жизнь, она бывает разная. У одного долгая, а у другого короткая, как твой байдик. Это зависит, как чувствуешь ты эту жизнь. Один сам по себе и всё под себя. Ему и две жизни мало, чтоб нахапать. Для таких и вся жизнь коротка. Живёт - не человек, помер - не покойник.