И когда по первому снегу скликали фронтовиков в правление записываться на уголь - он не пошёл. Сидел в тёмной слесарке и пил кем-то принесённый магарыч за работу. А в конце декабря ранним утром в холодной хате его кликнула мать:
- Стёпа! Стёпушка!
- Да, мама, - откликнулся он и подошёл к матери.
Она лежала под цветастым стёганым одеялом, протянула к нему свою исхудалую руку, коснулась его ладони своими тонкими, худыми пальцами.
- Помираю я, Стёпа! Пришло и мое время. Схорони по-людски. Не держи на людей злобы чёрной.
По щекам Анастасии текли слёзы, голос затухал, затухал, и рука опустилась на одеяло.
Один остался Стёпа на целом белом свете. Совсем один. А зима вьюжила и метелила. Короткие дни чередовались с долгими холодными ночами. Он укрывался материнским одеялом и сверху своей шинелью, лежал в холодной темной своей хатёнки, тупо смотрел в тишину. Где-то что-то происходило, но только всё это никак не касалось его, Степана. Как-то на заснеженной улице, лавируя тропочкой меж сугробов, Степан встретил Клавдию.
- Не холодно в шинелишке? - спросила она Степана. Сама в клетчатой шали и в овчинном полушубке.
- Здравствуй, Клавдия, - ответил Степан и шагнул в сугроб, уступая ей дорогу.
Улыбнулась Клавдия и прошла мимо.
А вскорости и весна пробилась ручейками от талого снега, солнышком попригрело застылую землю и уже дольше задерживалось в синеве неба. Станичники засуетились в подготовке к весенним работам, и работы прибавилось у Степана. Бывало, что он и ночевать оставался в слесарке, да и не было у него охоты идти в пустой, застылй дом, в звенящую тишину одиночества.
И как-то за полночь к нему в слесарку вошла Клавдия. Он оторопел, застыл у печки с кисетом в руке.
- Ты? - протянул удивлённо Степан.
- Я. Не ждал?
Клавдия была слегка пьяна. Поставила на стол початую бытулку. Грузно опустилась на табурет. Сняла с головы платок. Волосы рассыпались по плечам.
- Я это, Стёпа! Я! Плохо мне, очень плохо. Я - одна, ты - один. А давай вместе.
- Нет, Клавдия. Не можем мы быть вместе.
- Почему, Стёпа?
- Ты красивая, а я... - Степан замолчал.
- Стёпа,- Клавдия коснулась рукой его щеки.
- Нет, Клавдия. Чужие мы.
- Ты мне немца простить не можешь?
- Я ни о каком немце не знаю.
- Тогда Фёдора? Но я же баба.
- Так-то оно так,- согласился Степан. - Жизнь невозможно прожить под линеечку. Как ни тужься, а всё равно наперекосяк выйдет. Судьбу не переиначишь. Что ж тебя за Фёдора корить, коль он тебя не выбрал?
- Правильные слова говоришь, Стёпа, а сам-то не по правилам живёшь. Людей сторонишься. Чем тебе кто не угодил? Федька с дури своей тебя охаял. А людей прощать надо, Стёпа.
- Вот я с прощением и живу, Клавдия. Людей прощаю за их слабости, а себя я простить не могу.
- За что ж ты себя мытаришь? Стёпа, Степушка, пошли до дому. Я рванцов наварила, последнюю курицу опотрала. Пошли. Видать, судьба наша вместе век вековать, а может, Бог сжалится и ребятёнка нам пошлёт.
Клавдия подошла к Степану, обвила его голову своими тёплыми руками, и стало ему тепло и уютно в её руках, как не было ещё тепло и уютно никогда в жизни.
Сошлись они, сладили. Шепоток по станице поплутал-поплутал от куреня к куреню да и где-то затерялся, а может, ветер с Дона подул и унёс его в степь, разорвал, распушил...
Как на свет народился Степан, глаза его будто заново на мир глянули, и душа его оттаяла, раскрылась и задышала добротой и нежностью. И Клавдия преобразилась, как цветок полевой в рост вошла. Кто с трудом своё счастье обретает, тот смысл жизни понимать начинает и по-другому эту жизньживёт.
В лето столовку перебросили в поле, на стан, а слесарку перенесли поближе к тракторам, но это не разлучило Степана с Клавдией. Она всякую свободную минуту напрямки, овражками бегала к Степану в слесарку. Присядет в уголочке и сидит тихонько. Стёпушкой любуется, и ему в радость её близость, сердцем он чует её сущность, силу свою её любовью питает. Сколько годов он жил впотьмах своего одиночества, сколько ночей бессоных провёл и каких только дум не передумал, а об таком счастье и гадать не смел.
Июльским днём, когда солнце изжарило землю и она потрескалась от этого жара, и поникли лютики-цветочки, в тени навеса у слесарки Клавдия призналась, что она понесла... В счастливом дурмане зажил Степан, и мир для него преобразился в счастливом ожидании отцовства. Он ходил радостно-счастливый и прикидывал, какую же чудную кроватку он сделает для своего сына и где ж достать краски покрасить её в золото...