Вот идёт он, прихрамывая, опираясь на байдик, по своему переулку и дальше по тропинке, через кладбище, в лес за грибами - опятами. Сивая голова его непокрыта, рукава пёстрой рубахи закатаны по локоть, на ногах по шерстяному носку, галоши. Идёт, идёт старик, остановится, опершись на байдик, смотрит по сторонам, будто запоминает места. Лес в красных и жёлтых накрапах, в шорохе первого падающего листа - шуршит лист на тропе, мягко ступает нога.
Наберёт старик грибов, сядет на пень отдохнуть. Корзина около пня, байдик в коленях зажат, сидит, слушает лес. Тихо, не видно птиц, только высоко-высоко чертит круги на распластанных крыльях коршун. Травы отцвели, вызрели и уронили на землю семена. Тихо, а налетит ветер, всколыхнёт куст шиповника, и зашуршит он ветвями, роняя бурые листья в корзину.
- Боже мой, - шепчет старик, - всю жизнь прожил, а не замечал красоты такой.
И так ему дорого сейчас всё до самой тонкой травинки, упавшего листика, радостно и больно. И слов нет нужных, только сладкая боль внутри да пустота. Только и скажет одно слово: "Да". Отдохнёт - и той же тропинкой обратно. И долго, зацепившись за плечо, будет тянуться следом длинная блескучая паутина. Дома он переберёт грибки, расстелет на крыше холстину и рассыплет на ней их - сохнуть.
- Много лм грибов заготовил? - спросит старика соседка, зайдя попроведать.
- А две корзины всего-то, - ответит он.
В станице на такие вопросы по-разному отвечают. Кто всё тайком от людей делает - уменьшит вполовину, другой прихвастнёт, набрал ведро - скажет, четыре.
- Две корзины, - сознаётся старик. - Сухих-то, однако, полведра всего наберётся. Как дойдут - приходи, тебе отсыплю. Куда мне одному столько?
Четвёртая осень пошла как, похоронив старуху, он живёт один. Всё теперь по дому делает сам. И еду стряпает раз в день, утром, чаще всего суп, а вечером пьёт чай, а то - молоко, если кто принесёт. Хлебая подогретый суп, не чувствуя почти вкуса его, не испытывая, как прежде, радости от еды, старик вспоминает иногда, как совсем молодым, до войны ещё, работал он в "Заготзерно" - швырял черезголову пятипудовые мешки. Вот когда шла еда. Долгое время был он ловок и в работе, и в гульбе. Роста невысокого, плечи висловатые - в родителя весь. Он и сейчас ещё крепок с виду, грудь ничуть не запала, усох, правда, несколько. Но внутри, чувствовал старик, износился он. Будто порвалось что-то там главное внутрях, что держало все годы силу в теле. По теплу он целыми днями старался быть на воздухе, двигался, зная наперёд, что в слякоть и в зиму придётся сидеть в хате.
- Семьдесят восьмой годок уходит, - сказал как-то он в разговоре, - как ни бодрись.
- До ста доживёшь, дед, - пошутил кто-то.
- Вон Петрович старше тебя, а не подумаешь никогда.
- И-и, милый, ему бы, Петровичу, с моё поворочать, давно бы сгинул. Он ведь, сколь его помню, всё на должностях. То землемером, то объездчиком, кладовщиком просидел при амбаре лет десять. Я войну топал, а он в тылу кашу лопал. От войты-то его освободили как сердечника - спина не ломана.
Был у старика одногодок в станице, дружок. По хорошим дням ходили они проведать друг друга. Получит старик пенсию, возьмёт большую, чёрного стекла, бутылку самогона да и пойдёт на другой край станицы. Долго сидят ровесники за столом, запьянеют. Выйдут на крыльцо, долго прощаются и всё говорят, говорят вразнобой.
- Времечко-то наше уходит, уходит, кум, а?
- Э-э, уходит... Ушло уже - вот как!
- А ведь пожили ... всё одно - хорошо пожили!
- Пожили, что и говорить. Пожили, поработали. Пущай они так поживут!..
- Куды-ы им. Они вон машинами не могут, а мы - всё руками.
- Руками, кум, руками, а как делали!
Смолоду любил старик косить траву. Сейчас литовки у хозяев по сараям ржавеют, уже и конных косилок не увидишь, тракторами всё. А раньше, бывало...
Иногда старик видит себя во сне - как ведёт он первый покос. Молодой, взмокревшие волосы на лбу, расстёгнутая рубаха навыпуск, рукава закатаны, идёт, чувствуя затылком солнце. Утро, рань, роса моет литовку, ведёт он первый покос, и за ним - бабы.
Иной раз старик помогал кому-нибудь на краю с сенокосом управиться - на стогу стоял.
В станице каждый на виду. Живёт мужик - все о нём знают, что может он, а что нет. Какая работа особо у него ладится. Тот рамы вяжет - залюбуешься, другой косу насадит - отобьёт как никто, два-три мужика славятся как хорошие мётчики. Иной так возьмёт, подаст и положит навальник, что стогоправу и делать нечего, ногой придавит - и только. Старик и сам годами ходил в первейших мётчиках. На навальник брал треть копны и со старухой своей такие стога ставил, что отличны были они от других. А на стогах всегда бабы - их работа. Стога вывершивать старик парнишкой ещё научился, а с той поры не занимался. Этим летом так захотелось ему побыть на сенокосе, хотя бы на стогу постоять. Пошёл к соседу напрашиваться.