- Гузырь! Ты живой ишо? За тебя, старый хрыч, уже три года на том свете провиант получают.
Сказал так, без злобы. Гузырь ответил:
- Дурной, ты, Ваня, как сало без хлеба.
- Молочка принесть? Сам не хошь - подпаска угости.
- Неси.
Мужик встал и пошёл в сторону, где его жена управлялась с коровой.
- Прежде Ваня огороды копал, а нынче Ваня в воеводы попал. Молоко-то, писатель, будешь пить? Без привычки может не пойти, а нам ещё коровушек на второй перегон гнать. Придётся без портов бегать.
- Спасибо, Гузырь, я без молока сыт.
- И то дело. У нас своё молоко. Наливай.
Вернулся Ваня с молоком и опять пристал к Гузырю:
- Ну, как живёшь?
- Да по деньку на день, - ответил Гузырь.
- Почём сговорились с Николаем за день?
- За сумку и деньги.
- Сколько денег?
- Что деньги? Деньги - голуби: прилетят и опять улетят.
- Ты, я вижу, Гузырь, глаза-то уже успел переменить.
- Есть малёха. но то моя забота, а от тебя, Ванюшка, ни водка, ни работа не заплачет.
Мужик ещё посидел чуток. Разговор оборвался. Ваня не нашёл что ответить Гузырю, посидел в молчании и поплёлся к своей корове. Мы покончили с обедом. Гузырь снял куртку и расстелил в тени куста. Лёг. Я сидел рядом. Дойщики приходили, уходили. Кому-то без лёгкого матерка не удавалось выгнать корову из воды, и, задрав подолы, бабы заходили в реку и хворостинами гнали бурёнок на сухое, чтобы подоить.
Вскоре всё затихло. Дойщики ушли. Коровы опять забрели в реку, смежили глаза. Протащил буксир баржу, гружённую песком, и всё опять обезмолвело, застыло в знойном мареве.
- Я сюда после войны вернулся. В этих местах, совсем рядом, за трассой, подорвалась моя Соня.
Гузырь поднялся и закурил.
- Колхоз - дело добровольное.
Он зло сплюнул.
- Пока я японца добивал, тута фронтовички все тёплые места закадрили. Мне стадо доверили, больше полутораста голов, плюс телята с бычками. Да! Не узнав горя,не узнаешь радости. Без выходных, в любую погоду. Пасли охлюпки.
Я перебил Гузыря:
- Это как?
- Это значит - без седла. И без такой сумки, а кусок хлеба-чернухи да шматок сальца старого, если разживёшься. Зарплаты никакой,а только штрафы, штрафы. Терпел. Приглянулась мне одна вдовушка. Сговорились по осени свадьбу играть, да вот беда не по лесу ходит, а по людям. За трёх палых коров мне и дали пятилетку. Будто коровы эти по моей вине пали. А она, Настёна, мне и говорит: "Что ж ты хочешь, дурень?! Ты пришлый - тебе и ответ держать". Поехал я канал строить на всю пятилетку. Прежде-то я куды какой толстый был, а ноне словно иглу проглотил - это всё канал, паечка лагерная. Но вернулся. Зазноба моя замуж вышла, теперь-то уж померла. Жить стал бобылём. Шабашил. По артелям работал. Сжился! Я хоть и в саже, да никого не гаже.
Коровы замычали. Хлюпая по жиже, стали выбираться на берег. Гузырь надел куртку. Я подхватил сумку с харчами. Было только четыре часа дня...
Мы шли некоторое время рядом. Неторопливо, разминая ноги. Гузырь сказал:
- Как на той мине жизнь скособочилась, так боле и не выпрямилась...Прогоним стадо вон до того курганчика, а потом наверх. Не устал, писатель?
- Есть маленько.
- Это без привычки.
У кургана мы разошлись, охватив стадо с двух сторон, погнали его в гору.
К вечеру я устал так, что ныла каждая мышца. Чувствовал себя - не приведи господи! Пригнали коров на место. Нас уже ждали. Расхватали своих бурёнок, и никто спасибо не сказал. Мы же пришлые.
Сели перекурить. Гузырь молчал, невидящими глазами уставясь на реку. Потом молча распрощались, пожав друг другу руки, и пошли в разные стороны. В сумерках я вернулся домой, и этот день мне показался бесконечно долгим... Долгим, как целая жизнь...
Х Л Е Б.
Последние звёзды догорали в сером рассветном небе. С холмов спускался ветер, разрывая в клочья туман. Где-то внизу катил свои волны Дон, ещё невидимый в серости рассветного утра. Пропели первые петухи. По старой дороге спускались двое: мужчина в шинели без ремня и форменной фуражке без кокарды,за плечами солдатский сидор - видать, тяжёлый, и женщина, словно подросток, миниатюрная,в городском пальто, с фибровым чемоданчиком в правой руке, за левую её подерживал мужчина. Он был старше её, широк в плечах.
Ступал твёрдо, уверенно.