А как сообщила Анастасия весть ему долгожданную, осыпал подарками, поцелуями, а сам вроде как помолодел аж на десяток годов. Глаза его засияли, как солнце на заре.
Зимушка отсвирпела метелями, оттрепала морозами. В конце января, когда, овеянные первой оттепелью, запахли вишневые сады. Анастасия родила Мирона Пантелеевича. Великая радость пришла во вдовий дом и горе горькое. Не сдюжила Настенька - Бог прибрал ее к себе. Казаку - сына долгожданного, а ее в хоромы небесные. Завернул сына казак в овчинный полушубок и привез домой, к жене и дочкам. Скаазал твердым голосом:
- Сын он мне, а знать, и тебе сынок, а вам, девки, - братик меньший. Забижать станете - как лозу, порубаю.
Рос Мирон Пантелеевич в отцовской хате, но без материнской ласки, без слова доброго сестринского. Отец баловал сына, любил любовью, но и тверд был в воспитании: "Ждет тебя, Мирон, служба царская, служба тяжкая, но славная. Я служил цареву службу, и ьебе ее служить. Справно служить, как дед твой служил и я, отец твой. На то царева воля и мой наказ".
А по России уже гуляла большевистская зараза. Поднимали головы вскормленные немецкими марками инородцы. Брело, надвигалось на Россию кровавое смутное время беззакония и красного бандитизма. Сжималось сердце казака в тревожном предчувствии, и лишь сынок радовал его, уже немолодого человека. Одну за другой выдал дочерей замуж - с глаз долой, из сердца вон. Так и не легло его сердце в их сторону, а как стал замечать, что не привечают они Мирона, то и вовсе от них отвернулся. Свадьбу справил, добра отгрузил - и с база долой.
Подкатился роковой для России семнадцатый год. Отречение царя было для казаков хуже эпидемии. С Круга расходились растерянные, как осиротевшие дети малые. Да не все растерялись, а нашлись и такие, что, словно псы голодные, почуяли добычу и кинулись в объятия красных. Завертелась, закружилась кровавая вьюга на Дону, рубились казаки всмерть, разваливали друг друга от плеча до пояса...
Громко и властно загудел вечевой колокол казачества с берегов вольного Дона. Поднялись гребенцы, сунженцы, лабинцы, черноморцы, бурный Терек и славна Кубань. Красные, малиновые, синие и желтые лампасы встали в строй защитников Отечества.
И снял со стены старый казак свою дедовскую шашку, выехал впереди сотни на защиту Руси православной.
В донской ковыльной, без начала и конца, степи встретились казаки - казаки, что за Русь великую, Русь тихую, сермяжную, Русь православную, и "казаки революционные" - предатели Отечества, изменники Родины, а с ними матросня пьяная и красногвардейцы-шахтеры. Билась казачья сотня насмерть, истекая последней кровью, и падали на землю буйные головы, уносили кони в степь бездыханные тела, простреленные, порубанные...
Шестнадцать казаков и сотника полонили, повязали - повезли в станицу судить. Спокойно выдержал казак суд неправедный и приговор выслушал с достоинством. На него глядючи, и остальные пленники держались с удивительной выдержкой.
Ночью судили, а наутро повели к балке расстреливать. Расстреливали красногвардейцы-шахтеры. Их старший не умел толково подавать команду, и сотник сам командовал своим расстрелом. Сняв с шеи иконку - благословение, он помолился и приказал палачам построиться в ряд, потом, скрестив руки на груди, приказал: "Стрелять, как казаки! Сволочь, пли!" Вот так в то время гибли лучшие люди Дона.
Раненый, но еще живой, сотник, придя в себя на дне балки, сумел выбраться и, истекая кровью, дополз до дома с колоннами. У ворот потерял сознание. "Мирон! Мирон! - билось в его мозгу. - Мирон! Мирон!" - стучало его сердце, пока он полз до своего база. На беду не родные его обнаружили, а сосед - казак Парапонов, пьяница и нехристь. Кликнул красногвардейцев, а те, пьяные от самогона и крови, дорубали бездыханное тело шашками, а один смельчак выстрелил сотнику в глаз и раздробил череп. Расправу эту жуткую видел через окно спеленутый руками мачехи малолетний Мирон.
Отгуляв свое и наказав казакам жить по законам власти советской, отряд красногвардейцев, ушел из станицы. Кое-как, наспех, без Божьего покаяния погребли тела уьиенных на дне балки без креста и могильного камня. А балку с той поры и нарекли - Расстрельная балка.
Недалеко ушли красногвардейцы. В степи их нагнали казаки-волошинцы и разбили, порубали в капусту. Вошли в станицу и отменили все советские законы. Прихвостней краснозадых свели к Расстрельной балке, но стрелять не стали, а порубали - посекли насмерть. Иуду Парапонова казак с седла шашкой развалил надвое...
... И встретились на дне балки убиенные и их убийцы.
И за этой кровавой потехой наблюдал Мирон, ухватив ручонками подол мачехиной юбки, а та истово крестилась и шептала молитву.