Сын парапоновский, Мишка, сверстник Мирона, бился в руках матери и орал благим матом. Та ж стояла, побелев, словно каменная.
И никто тогда не знал и не ведал, что этим двум пацанам предстоит пережить в их еще долгой жизни и как их судьбы переплетутся в одну скрученную нить...
Лютую смерть приняли отец Мирона Пантелеевича и Мишкин батя, и быть бы им, сынам, врагами промеж собой, чураться друг друга, но неведомы нам судьбы извилины-повороты, так уж, видать, было угодно Господу нашему, что жизни Мирона и Мишки покатились рядышком...
Сдружились казачата, да так, что не разлей вода. Времена на Дону наступили тяжкие, кровавые, голодные. Мирона с матерью из дому с колоннами выселили на край станицы в брошенный курень под соломенной крышей, окна без стекол, а в хате окромя печи - стол на трех ногах да нары деревянные. После смерти мужа душа Клавдии повернулась к приемышу. Дочки с мужьями по разным сторонам - верхним и нижним станицам - вестей не шлют. Сказывали люди, что двое ее затьев за белых бьются, а третий за ними по степи в кожанке гоняется. Лютое было время - не то что зятья бились в кровь - брат на брата шел, а бывало, что и сын против отцы... Рубились за новую жизнь: кто за брехню о равенстве и братстве, а кто за дедовские законы, за неразделенную Русь, за честь казачью и волю волную. Звенели шашки, и грохотали орудия в степи донской, уносили кони обезумевшие в седле своих тела бездыханные, сироты и вдовы по куреням в голос кричали, Бога просили о прощении.
Запоздалой лаской окружила Клавдия Мирона, большую краюху хлеба отрежет, потеплее укроет, а он рос-подрастал и все больше лицом и повадками на покйного Пантелея скидывался. В руках сила отцовская и скуп на слова, как батя его. Глаза, что терн созревший, брови - два вороных крыла, нос крювом орлиным - с горбинкой.
А вот друг его Мишка весь в мать пошел. Лицом нежный, глазки с поволокой, реснички мохнатые, личиком бел с изломом чернющих бровей
Целыми днями они рядышком: и в Дон сигают голышом с обрыва, и в огород за картошкой, и в сад по яблоки - непременно вместе. И не было меж них ни ссор, ни обид, последнюю краюху пополам делили, а в ночном одним рядном укрывались.
Матери их за все время словом не обмолвились, даром что в одной станице живут. К колодцу разными тропами ходили и в разное время. Бабы - что они, но легла смерть мужнина черным покрывалом на их души, разъединила их навеки вечные, а дети вот насупротив всем смертям сдружились, словно братья жили друг с другом.
И прибилась к ним в ватагу девчонка из пришлых - Галя. Отец ее слесарил, а мать в школе казачатам грамоту читала. И дивчина-то невзрачная, конопатая, нос пуговкой. Глаза, правда, на диво - голубень так и брыэжет из-под тонких бровей, и от этих глаз тепло на душе, словно в лучах солнечных искупался.
Текло время в заботах и трудах, в озорстве пацанячьем, и из заморыша превратилась Галя в гарную дивчину. Забились сердца казачат каким-то непонятным для них еще стуком в груди, слова стали пропадать при ее появлении, робость накатывала, душа в пятки ухала.
А жизнь текла, текла да и притекла. Задумали Советы казаков, как чуждый элемент, извести с лица земли, под корень срубить... И потянулись по донской степи телеги с выселенцами - бабами и детьми, стариками да старухами под конвоем на сытых конях, штыки блестят на закатном солнце...
Стон да плач на Дону сменил песни хороводные, но не все казаки смирились, кое-кто за оружие взялся, да куда там... супротив власти... до судов и тюрем дело не доходило. Выведут за станицу, шлепнут бедолаг, и дело с концом.
А по первой весенней оттепели, еще по бездорожью, прискакал в станицу нарочный из города. К седлу парусиновый портфель приторосен, а в нем списки тех, кто подлежит выселению из станицы как классовые враги. И начинался этот список с матери Мирона и его самого - Мирона Пантелеевича, хотя ему еще и шестнадцати не стукнуло,а она о классовой борьбе и слыхом не слыхивала...
Подгадали товарищи вовремя огласить эти списки - мол, готовьтесь к выселению, а не к севу зерна и посадке огородов. С хитрецой продумали: еще до выселения извести людские души. Ожиданием черного дня разлуки с родным краем - степью привольной и Доном-батюшкой.
Мать Мирона на диво восприняла эту страшную весть спокойно и только-то что трижды перекрестилась.
Еле-еле, с трудом, с голодным блеском в глазах пережили зиму в холодной хате. Надеялись,что весной, как появятся первые зеленя, жить станет легче, ан нет.. тут тебе и весточка с нарочным. Побежали ручьи по балкам-оврагам, Дон напился талой водицы, солнышко пригрело берега холмистые и степь широкую. По станице стук топоров, молотки весело щебечут - это выселенцы избавляются от лишнего скарба. Годами наживалось дедами, отцами, а вот пришло времечко ехать в дальнюю сторону по велению новой власти, и бросали нажитое, строенное, выкормленное... - за мешок картошки, за меру муки, за вязушку вяленой чехони.