.V
Викарий Жэспар Клинтан, великий инквизитор Церкви Ожидания Господнего и отец-генерал ордена Шулера, поднял глаза от бумаг на своем столе, гневно сдвинув брови, когда резко открылась дверь в его роскошный кабинет в Храме. Верховный священник, который так бесцеремонно открыл ее, поспешно поклонился, и глаза Клинтана опасно сверкнули. Отец Данилд Фармир был одним из его доверенных секретарей почти восемь лет. Он знал, что лучше не врываться к своему патрону, даже не постучав предварительно.
— Что?! — громогласно начал Клинтан, но верховный священник действительно имел наглость (или отчаяние) прервать его.
— Я смиреннейшим образом прошу у вас прощения за столь внезапное вторжение, ваша светлость, — сказал Фармир, говоря так быстро, что слова выходили почти лепетом. — Я бы никогда этого не сделал, если бы это не было… то есть… я имею в виду…
— О, выкладывай, Данилд! — рявкнул Клинтан, и верховный священник с трудом сглотнул.
— Ваша светлость, викарий Замсин здесь!
Нахмуренные брови Клинтана удивленно взлетели вверх. — Здесь? — повторил он, его тон был настолько близок к недоверчивому, насколько это вообще возможно. — В офисе?
— Да, ваша светлость! — Отец Данилд кивнул почти судорожно, но в его голосе также слышалось облегчение. Как будто он был поражен тем, что получил ответ на свое сообщение, не будучи испепеленным на месте молниями хорошо известного характера Клинтана.
Великий инквизитор откинулся на спинку стула, пытаясь изобразить удивление, пока его мозг лихорадочно работал.
Неудивительно, что Фармир казался таким ошеломленным. Канцлер Церкви Ожидания Господнего не просто случайно «заглянул» к великому инквизитору, не запланировав его встречу заранее. На самом деле, никто не «заглядывал» к великому инквизитору без предварительной записи.
Клинтан потратил несколько секунд, пытаясь придумать какую-нибудь причину, по которой Замсин Тринейр внезапно появился в приемной его офиса, но в голову ему не пришло никакого объяснения. Во всяком случае, никаких предположений, которые он хотел бы обдумать.
— Полагаю, поскольку ты не сказал мне, почему он здесь, он не сказал тебе этого, — сказал он тоном, который предполагал, что это должно быть причиной, по которой Фармир еще не сказал ему, и верховный священник резко покачал головой.
— Нет, ваша светлость. — Собственное сильное беспокойство Фармира из-за такого радикального нарушения процедуры отразилось в его глазах, но его голос возвращался под контроль. — Он просто… вошел в дверь и «попросил минутку вашего времени».
— Он это сделал, не так ли? — Клинтан фыркнул, как раздраженный кабан, затем пожал плечами. — Что ж, в таком случае, полагаю, вам лучше впустить канцлера, не так ли?
— Да, ваша светлость. Немедленно!
Фармир исчез, как облако дыма. Мгновение спустя он вернулся, за ним последовал Замсин Тринейр. Выражение лица канцлера было выработано десятилетиями опыта — сначала как священника, затем как дипломата и, наконец, как истинного правителя совета викариев — говорить то, что он велел ему сказать. На этот раз, однако, в его глазах был блеск, а губы плотно сжаты. Те, кто не знал его хорошо, возможно, не заметили бы этого, но Клинтан действительно знал его, и он почувствовал, как напряглись мышцы его собственного живота.
— Доброе утро, Замсин, — сказал он.
— Доброе утро. — Ответ Тринейра прозвучал отрывисто, и Клинтан посмотрел через плечо канцлера на Фармира.
— Это все, отец, — сказал он, и Фармир исчез с еще большей готовностью. Какое бы любопытство он ни испытывал — а Клинтан подозревал, что испытывал довольно сильное, — верховный священник не хотел находиться где-либо поблизости. Очевидно, он тоже прочел штормовые флаги, развевающиеся на лице Тринейра.
Конечно, только слепой мог не заметить их, — сухо подумал великий инквизитор.
— Чему я обязан таким удовольствием? — спросил он, поскольку, казалось, не было особого смысла предаваться вежливым пустякам.
— За это, Жэспар. — Тринейр сунул руку за пазуху своей оранжевой сутаны и извлек оттуда пачку бумаги.
— И что это такое? — голос Клинтана стал более резким, когда его шерсть встала дыбом в ответ на очевидный гнев собеседника. Гнев, который, по-видимому, был направлен на самого Клинтана. Великий инквизитор не привык сталкиваться с кем-либо, у кого хватило бы смелости — или глупости — открыто выказать на него гнев, и он обнаружил, что ему не очень нравится этот опыт.