Его глаза продолжали сверлить Рейно, и адъютант сделал глубокий, успокаивающий вдох. Великий инквизитор был прав относительно необходимости исповеди и покаяния, если душа, сбившаяся с пути архангелов, когда-либо обретет истинное искупление. А инквизиция привыкла к своим суровым, часто душераздирающим обязанностям. Он понимал, что истинная любовь к душе грешника иногда требует, чтобы с телом грешника обращались сурово. К сожалению, это правда, что часто бывает трудно проникнуть в эту крепость гордыни, высокомерия и неповиновения и снова вывести заблудшую душу, скрывающуюся в ней, обратно к очищающему свету Божьей любви. Но какой бы трудной ни была эта задача, инквизиция давно научилась ее выполнять.
— Как быстро вам нужно это сделать, ваша светлость? — спросил он через мгновение.
— Как можно скорее, но не сразу, — ответил Клинтан, пожав плечами. — Пока мои… коллеги не готовы действовать открыто, я сомневаюсь, что признание самой Шан-вей будет иметь большой вес для тех, кто уже готов поверить лжи раскольников. И, если быть до конца откровенным, я ожидаю, что, по крайней мере, Дючейрн собирается выразить всевозможные благочестивые оговорки и протесты при мысли о том, что в этом случае инквизиция делает то, что необходимо. Так что пока это нужно делать очень тихо. Сохраняй это в рамках ордена и будь уверен, что даже там ты полагаешься только на братьев, чья вера и верность, как мы знаем, заслуживают доверия. Мне нужно быть в состоянии представить это свидетельство, когда придет время, но в то же время нам не нужны какие-либо благонамеренные слабаки, которые не понимают, что в этом случае слишком много доброты было бы худшей жестокостью из всех, мешая и препятствуя нашим усилиям.
— Я, конечно, согласен с вами, ваша светлость, — сказал Рейно. — Однако у меня есть… тактическая оговорка, скажем так.
— Что за оговорка, Уиллим? — глаза Клинтана слегка сузились, но Рейно, казалось, не заметил этого, продолжая тем же спокойным, просто задумчивым тоном.
— Все, что вы только что сказали о контроле времени обнародования этих показаний, кажется мне совершенно обоснованным. Но мы с вами привыкли иметь дело с прагматичными, часто неприятными обязанностями и ответственностью, присущими попыткам вернуть павших для Лэнгхорна и Бога. Если — когда — мы получим признания отступников, некоторые люди будут удивляться, почему мы не обнародовали эти признания немедленно. Некоторые из этих вопросов будут совершенно искренними и законными, от людей, не входящих в управление инквизиции, которые просто не понимают, что иногда спасение грешника — это только первый шаг в борьбе с большим злом. Но найдутся и те, ваша светлость, кто воспользуется любой задержкой как возможностью дискредитировать все, что мы можем сказать. Они будут утверждать, что кающихся заставили, что их признаниям нельзя доверять.
— Без сомнения, ты прав, — согласился Клинтан. — На самом деле, та же самая мысль пришла мне в голову. Но почти сразу, как только я подумал об этом, то понял, что беспокоюсь напрасно.
— Это так, ваша светлость?
— Да, — кивнул Клинтан. — Не сомневаюсь, что как только тебе удастся довести этих людей до исповеди и покаяния, мы обнаружим, что многие извращения и мерзости «Церкви Чариса» еще хуже — в некоторых случаях ужасающе хуже — чем все, что мы могли бы разумно заподозрить отсюда. Несомненно, как скрупулезный хранитель истины, каким я тебя всегда знал, ты будешь настаивать на том, чтобы подтвердить как можно больше этих возмутительных утверждений, прежде чем обнародовать их. Никогда не следовало бы предполагать такие шокирующие возможности, если бы на самом деле позже выяснилось, что еретики солгали вам. Так что, очевидно, пока у нас не будет этого подтверждения, мы не сможем оправдать представление наших выводов совету викариев… или гражданам Сиддармарка, которые ошибочно полагают, что у Кэйлеба, Стейнейра и других должны быть по крайней мере какие-то веские основания на их стороне.